– Кадехар говорит, что для этого нужен большой опыт пребывания в Вирде. Поэтому ученикам и молодым колдунам не советуют прибегать к такому волшебству.
Смеясь, они подошли к перекрёстку коридоров и определили, куда им идти, по «говорящему камню».
– И всё-таки обидно! – признался Бертрам. – Другие колдуны рискуют жизнью, борясь с владыкой Ша, а я томлюсь тут…
Гиймо показалось, у него перестало биться сердце.
– Что ты сказал?.. С владыкой Ша?!
– Конечно, с кем же ещё! С обитателем башни Джагхатаэль. Ты не знал, как зовут Призрака?
– Призрака?..
– Таково заключение Шарфалака, – начал объяснять Бертрам, с подозрением глядя на Гиймо. – На основании словесного портрета, который дал Гонтран, твой дружок – мучитель банджо, с риском для жизни сбежавший оттуда, башню сочли вероятной вотчиной Призрака. А поскольку её хозяин, владыка Ша, водит дружбу с Тунку, который прислал сюда гоммонов и орков, чтобы они тебя похитили, Шарфалак сделал вывод, что Ша и Призрак – одно лицо… Да что с тобой?!
Гиймо не хотел отвечать. Его охватила растерянность. С тех пор как после возвращения из Мира Ненадёжности Агата рассказала ему, что Ша разыскивает своего сына, Гиймо терялся в догадках, в том числе самых невероятных. Поговорить об этом с матерью, тем более с наставником, он не решался. Нередко ночами мальчик лежал без сна, гадая, не обманывают ли его, говоря, будто отец покинул Ис, отправившись в Мир Надёжности? Узнав, что учитель собрался охотиться на владыку Ша, который, вероятно, что-то знал о его, Гиймо, происхождении, мальчик испытал потрясение.
Он опустился на пол и на глазах у изумлённого Бертрама разрыдался, как несмышлёное дитя.
– Я здесь, господин. Вы звали?
– Да, Ломго, мой верный писарь… Мне надо написать два письма. Два очень важных письма.
Человек с глазами хищника безучастно наблюдал за неясным силуэтом в глубине комнаты. Столы были завалены картами и исписанными листами, пол – инструментами и книгами. В последнее время Господином часто овладевало волнение, чего раньше не случалось. И даже Ломго, считавшийся его доверенным лицом, не знал, в чём дело. Писарь подозревал, что это как-то связано с ребёнком, которого тот столько лет искал и наконец нашёл. Однако с Господином ни в чём нельзя было быть полностью уверенным.
Силуэт, вместе с которым перемещалась темнота, приблизился к неподвижному писарю. У того был лысый череп, сиявший при свете факелов, пламя которых колебалось от близости Господина.
– Ломго, ты не будешь забыт в час моего торжества… Твоя верность будет вознаграждена…
Замогильный голос, от которого тряслись все слуги, в разговоре с Ломго становился ласковым, что льстило писарю. Он подошёл к табурету под единственным оконцем, освещавшим комнату. Здесь он всегда писал под диктовку Господина. Ломго открыл чернильницу и взял рукой с недостающим пальцем перо.