Ох, до чего же хорошо!
Сомнения уйдут. Страхи уйдут. И потребуется для этого только одно: вид четырех голов, поднятых на пиках перед фонтаном у отеля «МГМ-Гранд». Он соберет всех жителей Вегаса и заставит пройти мимо и увидеть это собственными глазами. Он сделает фотографии, плакаты и разошлет их в Лос-Анджелес, и Сан-Франциско, и Спокан, и Портленд.
Пять голов. Он прикажет поднять на пике и собачью голову.
– Хороший песик! – произнес Флэгг и рассмеялся впервые после того, как сбросил с крыши Надин. – Хороший песик, – повторил он улыбаясь.
Спал он в ту ночь хорошо, а утром отдал приказ утроить численность блокпостов на всех дорогах между Ютой и Невадой. Теперь они поджидали не одного человека, уходящего на восток, а четверых мужчин и собаку, идущих на запад. Взять их следовало живыми. Живыми любой ценой.
О да.
– Знаете, – Глен Бейтман смотрел на Гранд-Джанкшен, купающийся в свете раннего утра, – я многие годы слышал выражение: «Это паршиво», – но как-то не понимал, что же оно означает. Теперь наконец понял. – Он опустил глаза на свой завтрак, состоящий из синтетических сосисок «Морнинг стар фармс», и скорчил гримасу.
– Нет, это еще ничего! – с жаром возразил ему Ральф. – Тебе бы попробовать жрачку, которой кормили нас в армии.
Они сидели вокруг костра, разожженного Ларри часом раньше. В теплых куртках и перчатках. Пили по второй чашке кофе. Температура не превышала тридцати пяти градусов[110], небо затянули серые облака. Коджак спал у самого костра. Еще чуть ближе – и спалил бы шерсть.
– Я заморил червячка. – Глен поднялся. – Дайте мне ваших бедных, ваших голодных[111]. С другой стороны, просто дайте мне ваш мусор. Я его похороню.
Стью протянул ему бумажную тарелку и стаканчик.
– Ходьба – это что-то, верно, лысый? Готов спорить, в такой хорошей форме ты был лишь в глубокой молодости.
– Да, семьдесят лет назад, – добавил Ларри и рассмеялся.
– Стью, я никогда не был в такой форме, – мрачно ответил Глен, собирая мусор и укладывая его в пластиковый мешок, который намеревался похоронить. – Я никогда не хотел быть в такой форме. Но я ничего не имею против. После пятидесяти лет непоколебимого агностицизма мне, похоже, предназначено следовать за Богом старой женщины-негритянки в челюсти смерти. Если такова моя судьба, значит, это моя судьба. Конец истории. Но я предпочитаю идти, а не ехать, если все закончится именно так. Ходьба занимает больше времени, следовательно, я проживу дольше… хотя бы на несколько дней. Извините меня, господа, я должен устроить этим отбросам достойные похороны.