— О-о-о-о! О-о! Молю и красное солнце — возмолись Царю небесному! О-о, млад светел месяц со звёздами! О-о, небо с облаками! О-о, грозные тучи с буйными ветрами и вихрями! О-о, птицы небесные и поднебесные! О-о, синее море с реками и малыми озёрами! Возмолитесь Царю небесному! О-о, рыбы морские и скоты польские, и звери дубровные, и поля, и все земнородные! Возмолитесь к Царю небесному об откровении, о сошествии Духа Святого, благословенно-о-ого-о-о-о!
Она не пела — не осталось сил! — просто протяжно выговаривала, но с такой истовостью и надрывом, что Ивана словно стрелы пронзали с каждой новой фразой — так это было глубоко душевно и щемяще.
Потом совсем уже тихо, захлёбываясь, быстро, быстро забормотала:
Накатила благодать,
Стала духом обладать!
Накати-ка, накати,
Мою душу обнови-и-и!
Дух, Свят Дух,
Кати! Кати!
У у-ух-х.
...И, мягко, бесшумно осев, завалилась навзничь на пол, широко раскинув руки, с закрытыми глазами, и надолго, надолго замерла с опавшим, измученным, но сияющим, светящимся лицом; то ли что-то в ней продолжалось, то ли приходила в себя, отдыхала, то ли мигом уснула. Дышала прерывисто и всё тише и тише.
Он сидел на кровати и ждал. Думал о том, что произошло, и о том, как здорово она скрывала, что радеет, что сектантка — ни разу ведь и тени никакой не мелькнуло, во баба! — и ещё подумал, что «у них», наверное, только такое причитание-пение и признается и поэтому-то она никогда и не хотела его пение слушать...
Начало смеркаться.
Послышался её голос:
— Всё понял?
— Понял.
— Хочешь такого?
— Это как?
Оба поднялись, встали друг против друга, с каждой минутой всё хуже видя друг друга в быстро густевшей полумгле.
— Иди к нам.
— В секту?
— Истинного Христа узришь!
— Шутишь?
— Погоди! Ты ведь не знаешь, какая благодать, какая радость и свет нисходят, когда... Это, это невозможно даже выс...
— Кто в секте-то?
— Погоди! Погоди!
— Сколько вас? Кто?
— Да погоди!
— Не трать слов! Не мани! Пустое. Лучше открывай всё.
— Да погоди!
— Брось! Решилась ведь! Знаешь, не затянешь — чего же тянешь! Ну!
Замолкла.
Еле-еле уже различали друг друга во мгле.
— Пойми, что гублю! Себя гублю, скольких людей гублю ради... тебя — пойми! А обманешь, бросишь — и тебя погублю. Знай! Клянусь!
— Говорю же, на всё согласный! Ну!
Дело было столь серьёзное, что князь Кропоткин немедля отправил Ивана с его доношением к главноначальствующему в Москве генерал-аншефу Василию Левашову.
А тот, прочитав доношение, немедля вызвал командира первого московского полка полковника Ушакова и дал и ему прочесть Иванову бумагу, в которой было написано, что «купеческая жена Федосья Яковлевна и на себя, тако ж и на отца своего Якова Фролова и мать Аксинью и брата Фёдора объявила, что они богопротивных сборищ согласники, и с нею, Федосьею, и с прочими их тайных сборищ согласниками бывали на богопротивных сборищах». И дальше сообщал, где именно бывали, и кто да кто поимённо, и что за главных в этих сборищах-сектах юрод Андреюшка, который вовсе не немтырь, а только представляется таковым и именуется у них Христом, а второй главный — капитан Смурыгин.