— Давно в Москве?
— Пятый день.
— И напоролся на меня!
— Не напоролся. Ждал тебя тут.
— Ну! — не поверил Иван.
Камчатка явно понимал, что с ним сейчас происходит, боязливо съёжился, сгорбился и заторопился отвечать, высказаться:
— Ждал. Верь не верь! Совесть замучила.
— Со-о-о-весть! — совсем уж свирепо прошипел Иван.
— Да. Да. Ты ж искал меня. В прошлом годе.
— Понял?
— Понял.
— И понял почему?!
— Понял. Забоялся, что убьёшь, а уж было решился...
— А там сам, гад, не забоя-я-ял-ся?!
— Нет, нет на мне вины, Вань! — заголосил вдруг он, и люди стали на них оглядываться. — Христом Богом клянусь — нет! Седьмой год эту ношу, тебя боюсь и Бога! Сто раз хотел прийти и рассказать. Нет вины на мне, Вань! Не был я в той деревне, Вань, где они это... с Батюшкой-то! Вдвоём они туда ушли, я за пять вёрст был. Сам хотел убить их, да утекли. Ей-богу! Ей-богу, Вань! Ей-богу! Верь! Сам их искал...
Иван поднял глаза. Тот часто размашисто крестился и чуть не плакал и, кажется, не врал. Прежде он и не умел врать-то.
— Боялся, не поверишь! Сто раз собирался — боялся. Знал, что всё равно ведь посадишь, не хотелось в тюрьму. Но замучился, перед Батюшкой совестно, перед ним грешен, перед ним, понимаешь! Не могу больше — сажай! Убивай! Платить-то когда-никогда всё одно надо. Устал!.. Какой был-то, Вань! Сам себе я опостылел. Сажай!
Такого Иван от него не ожидал.
Вблизи них уже останавливались, прислушивались, любопытствуя, что это за странная пара: плачущий оборванец и такой рыжеватый щёголь.
Повёл Камчатку к себе, продолжая спрашивать, и, выяснив, что тех двух больше нигде, ни в каких ватагах и шайках не встречал ни на Волге, ни в Москве, — тоже справлялся, искал в короткие набеги-то. Одного звали Курлап, а другого Шиш: он всё это слово повторял и показывал шиш. Рассказал и какого они обличья, и где с ними сошёлся, сколько был вместе, чем промышляли, и как они ушли на разведку в ту деревню, а он ждал их, ждал, пока не услышал, что случилось, и как, узнав, кто был в той церкви, чуть не лишился разума, и безумствовал, и пил года два до мрака душевного, ничего уже не соображая, не понимая, не желая. Наконец сказал ещё, что Курлап и Шиш эти говорили как-то, что они господские, а чьи именно и из каких мест, вроде не говорили.
— Иконы-то не в Москву собирались сплавлять?
— В Москву. В Москву.
— А Калугу не поминали? Чего вдруг про Калугу спросил? Как кто подтолкнул.
— Было! Гы-ы! Было! Никогда не вспоминал, а ведь поминали они Калугу-то. Точно! Гы-ы! — вскинулся Камчатка.