Сцена за сценой разворачивалась на светлой стене хроника жутких времён. В картинах неравной и безнадёжной борьбы людей с порождениями бездны странным образом сочетались смятение человека и трезвое внимание наблюдателя. Сотни фигур волна за волной катились на верную гибель и, разбиваясь в кровавом прибое, слой за слоем ложились под ноги врагам — намеченные быстрыми движениями, стремительными штрихами.
Но вот: военный совет на стенах города — и постройки очерчены любовно и твёрдой рукой, да так, что становится очевидной простота и бедность нынешней Таомеры в сравнении со старшей сестрой. И со спокойной подробностью прорисованы адские твари: вот эти крылатые — виги, а затянувшие небо тучи словно бы рваных одеял — смертоносные манты. И драконы. Огромные змеи, изрыгающие огонь, в котором сгорают, осыпаются пеплом стройные башни.
Странным образом это очень напоминает последнее из видений Чёрной Волны. За исключением драконов — но Фран могла просто не досмотреть. Значит, мир знал такое и раньше. Значит все её предчувствия — о тех же вещах, что описаны в книге Пророчеств. И вроде бы всё без того очевидно, но в это мгновение, будто повернулись какие-то шестерёнки её ума, — будущее и прошлое сложились, сошлись, будто стрелки на циферблате и пробил час взглянуть правде в глаза.
Вот что им всем предстоит. Восстание Ангромади. Нашествие адских тварей, сметающее города и стирающее холмы. Выжигающее пустыни — предания варваров говорят, что в древности эти края были цветущим садом. Кем надо быть, чтоб пожелать стать частью этой силы? Фран ищет в себе ответ и боится его найти. Но находит другое: ужасный, крамольный, и завораживающий, как взгляд в глубочайшую бездну, вопрос — не придётся ли ей превратится в Змея, даже пожелай она стать Спасителем?
Если рассматривать грядущего Эвои Траэтаада как космического противника, полную противоположность и зеркального двойника Амей Коата — не окажется ли, что в силу своей природы он тоже несёт в себе сущность Змея? И если эта непостижимая сущность в какой-то мере родственна тем огнедышащим тварям на древнем рисунке — не станет ли она единственным соразмерным оружием против воздушных воинств Ангела Хаоса, последней надеждой человечества? С глубочайшим изумлением Фран замечает, что в ней довольно отваги, чтобы встретиться лицом к лицу с этой мыслью. И неожиданно понимает про себя ещё одну вещь — ей не придётся определяться, какую сторону занять в Последней Битве. Когда она успела сделать выбор? Или этот выбор сделан за неё? Кем же? Богами? Пророками? Алмой, что баюкала её, малышку, прижимая к мягкой груди — первой, кто верил в неё? Мертвецами, встретившими в этом огромном склепе? Ясно одно — пока она помнит себя, пока себе принадлежит — принадлежит она и к человеческому роду. Ей есть что защищать. Она будет помнить об этом, даже когда превратится в чудовище. Будет помнить, даже под пристальным взглядом Принца — сегодня она впервые поняла, что ей достанет сил отказаться от этой любви. Пока она помнит себя — но с этим больше не будет проблем, правда, Энтреа?