И Фран заторопилась, спускаясь вниз. Ну, это просто сказать, что вниз. На самом деле запутанный лабиринт переходов бросал её в разные стороны, заставлял выписывать далёкие досадные крюки.
Путь давался нелегко — особенно по наклонным крутым коридорам. Но иногда сквозь грохот срывающихся камней она различала далёкий гул человеческих голосов и в непонятной надежде отчаянно стремилась навстречу — оступаясь, задыхаясь, ссаживая кожу в узких проёмах.
Но вот, сырые каменные стены расступились. Своды пещеры резко ушли вверх, образуя огромный, как собор, подземный зал. Абсолютно тёмный. Тихий — если не считать усиленного эхом звука падающих капель.
Что-то здесь было не так.
Она же слышала голоса. Эхо шутит с ней злые шутки? Но люди? Она и сейчас ощущает присутствие. Зал полон народу.
Всплеск страха. Огонёк-фонарик взвился вверх и вспыхнул яркой ракетой.
Защитники Таомеры. Да, они были здесь.
Ну, может не Таомеры — но ведь как-то же называлось это место тысячи лет назад. Город на холме. И холм тогда был повыше, — так почему-то подумалось Фран, — и город побольше. Только из города тех времён никто не успел уйти — разве что вниз, в пещеры. Там они и остались.
Сидели, привалившись к природным оплывшим колоннам, похожим на потухшие свечи, лежали, обнявшись, вдоль уходящих во тьму стен. Матери прижимали к себе хрупкие тела младенцев, в костлявых пальцах мужчин рассыпались ржавые мечи.
Фран шла по проходу, оставленному телами, не отводя от жестокой правды расширенных глаз — и какое-то новое чувство поднималось в её душе. Картины свершившейся беды, неприглядной мучительной смерти не пробудили в ней естественного ужаса и отвращения. Она всматривалась в высохшие оскаленные лица, гадая, что выпало этим людям — голод, холод, отчаяние, — и вдруг начала понимать, что не чувствует жалости. Сочувствие, сожаление — всё это то, что приходит снаружи. А она ощущала себя вместе с ними. Вместе с людьми. Всегда изгой, всегда одиночка, Фран долго и трудно училась этому — у Берада, Хлая, в обители ереси, в городе у ополченцев, — и только здесь, среди мертвецов, настигло её, наконец, поразительное откровение — родство, причастность всему человеческому роду, всему живому — в отчаянном противостоянии жестокой бессмысленной гибели.
Искры любви и тепла — против мрака и хаоса.
Что за чудовищная катастрофа погубила этих людей? Фран уже знала, да. Но когда добралась до ровной сухой стены в дальнем конце зала — увидала своими глазами.
Он был хороший художник — парень в кожаной куртке, рука которого, в ставшем слишком просторным рукаве, всё ещё сжимала уголёк из ближайшего костра.