Старый священник растерянно озирался в человеческом водовороте, грозившем смять и растоптать его, как того беднягу, на чьей пятерне он только что поскользнулся. Остального, к счастью, увидеть не пришлось, так плотна была толпа и так неумолимо её движение, вынесшее священника к высокому помосту, с которого далеко вокруг разносился голос худого человека в красных лохмотьях:
Кайтеся, братья, кайтеся —
Мир в преисподнюю катится —
Станут погостом поля,
Пеплом станет земля.
Тучи прольются желчью
В алую кровь человечью.
Благо главу сложившим
В безвременной жаркой жатве,
Мора и глада вкусившим —
Судьба их не стоит жалоб.
Молить о спасенье не надо —
Спасение станет адом.
Имперскую бранную славу
Спасут изменой кровавой,
Господней воле изменой,
Призвавши из бездны Змея,
Змея и змеево семя,
Злом засевая землю.
Враг не посмеет тронуть
Град обагрённого трона,
Убережёт столицу
Гвардия Рыжего Принца.
Лихо ли в битве сражённым?
Бесы войдут к вашим жёнам,
Страхом всё будет и срамом,
Лягут руинами храмы.
Змеева время срока:
Слушайте слово пророков!
Толпа грозно колыхалась. Как удалось старику в красном собрать столько слушателей? Берад был поражён его талантом проповедника. Голос старца, сильный и звучный, коршуном парил над толпой, а иногда опускался и бил — без промаха, точно в сердце.
Он обвинял. Обвинял Святую Церковь, Императорский Дом, армию, весь народ в том, что сошли они с путей Господних и забыли про долг и закон, и отвратил Господь от них своё лицо и беззащитны будут дети человеческие к приходу адских тварей, которые пожрут весь их род и унаследуют землю. Призывал бодрствовать и пребывать на страже, ждать явления вестников Последних Дней, искать знаки Змея на лицах подростков, любой из которых может оказаться вместилищем проклятой силы.
Но про знаки Берад уже не дослушал. Тело охватила внезапная слабость, стало трудно дышать, острая боль вспыхнула в грудной клетке. Только не сейчас! Упасть означало погибнуть под ногами сотен обезумевших людей. Быть втоптанным в камни, мостившие площадь города, куда он проделал такой долгий путь, северного города, хранившего свою зловещую тайну.
В гаснущем сознании мелькнула смутная картина: на том же помосте другая фигура в красном с огромными мускулистыми руками и в маске палача заносит тяжёлый холодный блеск над головой распростёртой на плахе женщины. Какое-то мгновение женщина кажется священнику мучительно знакомой, потом топор обрушивается, и Берад падает в душный и липкий мрак, сожалея, бесконечно сожалея.
Когда он вновь открывает глаза уже ночь, рядом горит костёр, из темноты доносятся разговоры, пение, смех. Запахи еды. Слева болит, губы пересохли. Рядом сидит человек с короткими, как у солдата, волосами и внимательно читает какие-то бумаги. У него крепкая шея и уверенное жёсткое лицо. «Наёмник» — решает про себя Берад, — «наёмник, охраняющий купеческий караван». Звуки вокруг принадлежат постоялому двору. «Грамотный» — не успевает удивиться Берад, как человек склоняется над ним с чашкой воды. Его движения точны и осторожны, как у монахини, дающей больному напиться.