— Тебе будет интересно, — принц не тратил времени на приветствия, — пойдём, я покажу самое лучшее.
Джеди даже отдалённо не представлял, какие богатства собраны в этих стенах. Груды искусно украшенного панцирного железа — серебрёного, воронёного, расписанного золотыми вензелями и словно изморозью покрытого тончайшей гравировкой, пузырящегося чеканными рельефами и ребристого, как створки морских ракушек — венчались каскадами колышущихся от сквозняка плюмажей, где-то свежих, а где-то совсем истлевших. Круглящиеся бока кубков и чаш, обрамлённые замысловатым сплетением диковинных лоз и зверей, смотрели множеством драгоценных глаз. Геральдические создания, распластанные на щитах и нагрудниках, украшающие навершия шлемов и знамён, беспрестанно меняли облик, приобретая всё более фантастические очертания. Ножны и эфесы — то простые и строгие, то нарядные и вычурные, и, словно смородиной, осыпанные самоцветами, — принадлежали клинкам, чьи имена давно превратились в легенды. Не веря своим глазам, Джеди разбирал знаменитые клейма нифламских и магаридских мастеров, оружейников Чёрной Земли и северных островов.
Принц вёл его сквозь анфиладу немыслимых сокровищ и держался хозяином, угощающим на пиру дорогого гостя — точно угадывая, что придётся по вкусу и произведёт впечатление. Но был во всём этом какой-то скрытый умысел.
Потом они остановились перекусить в маленьком кабинете, где на застланном белым полотном углу дубового стола, загромождённого книгами и гравюрами, был накрыт скромный завтрак: ветчина и холодная курица, фрукты, пирог и вино.
Сделав последний глоток из высокого бокала с пупырчатой ножкой, принц взялся чистить яблоко небольшим кинжалом из удивительного набора: в продольных прорезях лезвия свободно двигались три круглых рубина. Джеди заворожено смотрел на то, как алые искры вспыхивали в луче света.
— Ты заметил самое главное?
— Думаю, да. Превосходство старых мастеров. Разительное превосходство. Я думал, так только в живописи. Таланты мельчают. Мы живём в век упадка.
— Молодец. Только, знаешь — этой заразе куда больше века. Всё гниёт и разлагается с тех пор, как у человеческого духа была отобрана свобода. Кому-то, может, сойдёт и так, но мы ведь с тобой из тех, кто видит ущербность этого мира и не согласен принять подделку.
Джеди поймал брошенное ему яблоко.
— Если честно, я вижу только свою ущербность. Но помню, что вокруг множество славных вещей и за редкие проблески ошеломляющей красоты готов простить миру его несовершенство.
— Для тебя счастье — это красота. Но красота всегда обман. А мне нужна истина.