В декабре 2003 года я провёл пресс-конференцию, чтобы объявить об этом назначении. Министерство юстиции регулярно делало заявления для прессы о важных событиях в своей работе, включая решения о предъявлении обвинений или подаче исков, а также об урегулировании тех дел. В вопросах, представлявших значительный общественный интерес, министерство уже давно подтверждало результаты расследований, а также сообщало о результатах расследований без предъявления обвинений. Всегда, когда назначается специальный прокурор для наблюдения за деятельностью президентской администрации, это большая новость, и, предсказуемо, моё решение не пользовалось большой популярностью в Белом доме Буша. Спустя неделю после этого объявления, я замещал генерального прокурора на заседании кабинета с президентом. По традиции, госсекретарь и министр обороны сидели по бокам от президента за столом в Зале заседании в Западном Крыле Белого дома. Министр финансов и генеральный прокурор располагались на противоположном конце стола, по бокам от вице-президента. Это означало, что, замещая генерального прокурора, я находился по левую руку от вице-президента Дика Чейни. Я, человек, только что назначивший специального прокурора, чтобы вести расследование в отношении его друга и самого старшего и доверенного советника, Скутера Либби.
Пока мы ждали президента, я подумал, что следует проявить вежливость. Я повернулся к Чейни и сказал: «Господин вице-президент, я — Джим Коми из Юстиции».
Не поворачивая ко мне головы, он ответил: «Я знаю. Я видел вас по телевизору». Затем Чейни устремил взгляд вперёд, словно меня тут не было. Мы молча ждали президента. Мой вид на Бруклинский мост ощущался очень далёким.
Я в самом начале заверил Фитцджеральда, что скорее всего это назначение продлится пять-шесть месяцев. Требовалось проделать кое-какую работу, но это будет проще пареной репы. На протяжении следующих четырёх лет под яростными нападками республиканцев и правых СМИ, словно маниакальных капитанов Ахабов[18], он много раз напоминал мне об этом, расследуя проигрышное с самого начала дело. Фитцджеральд поступил в точности, как я ожидал, когда взялся за него. Он провёл расследование, чтобы просто понять, кто из правительства разговаривал с прессой о сотруднице ЦРУ, и о чём они думали в тот момент. После тщательного изучения, он остановился на том, что не удивило меня в отношении Армитиджа и Роува. Но часть, касавшаяся Либби — по общему признанию, основное слабое звено, когда я передал ему это дело — оказалась сложнее.