– Если вернуться к теме постоянного удивления, это вывело вас из себя? Сильно расстроило?
– Что «это»? Песня, в честь которой меня назвали? Или то, что моя прежняя жизнь была унылой и одинокой?
– И то и другое! – Лив нетерпеливо взмахивает рукой.
– Не то чтобы именно это расстроило меня. Скорее мне вдруг захотелось узнать: а что еще такого учудил отец с моей жизнью? Какие другие сюрпризы он для меня запас в свое время? Пока я не разберусь с тем, как и почему я стала такой, какой стала, не вижу смысла думать о собственном будущем. Или тем более строить какие-то планы.
– Вне всякого сомнения, на вас давит груз вашего происхождения, – отвечает Лив и делает очередную пометку в своих записях. – Известный отец, те надежды, которые он возлагал на вас… Что еще?
– Все! – коротко отвечаю я, наблюдая за тем, как она пишет.
– И какие чувства вы при этом испытываете? Злость, грусть, смятение, возмущение, негодование…
Я касаюсь кончиком языка внутренней поверхности своей щеки. Задумчиво смотрю в окно. Откуда-то издалека доносится вой сирены. Странно, но я только сейчас обратила внимание на этот вой. Небо затянуто свинцовыми тучами – верный признак того, что лето подходит к концу. Да, никакое лето не может длиться вечно. Вот на какое-то мгновение в квадрате окна появляется вертолет. Он вырывается из густых облаков и тотчас же снова растворяется в них.
– Пожалуй, самое главное чувство, которое я сейчас испытываю, – это чувство собственной потерянности. Хотя никакого особого открытия я не делаю. Отбери у любого человека память, и что от него останется? Конечно, во мне наверняка есть место и для злости, и для обиды, и для грусти… для чего угодно! Но кто мне скажет, каковы они на самом деле, мои истинные чувства? – Я глубоко вздыхаю. – Странно, что я разговариваю с вами так откровенно. Ведь мы же совершенно чужие люди, если разобраться. Даже несмотря на то что вы подробно ознакомились со всеми обстоятельствами моей прошлой жизни и знаете обо мне немало.
– Не совсем так! – не соглашается со мной Лив. – Я знаю о вас ровно столько, сколько вы сами знаете о самой себе. То есть именно то, что может быть занесено в мои записи наблюдения за вами.
– Наверное, в них не так уж много существенного? – предполагаю я.
– Немного! – соглашается она со мной.
– Вполне возможно, я бы чувствовала себя с вами более свободно, если бы тоже кое-что знала про вас.
Лив улыбается.
– Нет, Нелл! Это вам так только кажется. Прямой связи здесь нет.
– А мне было бы легче! Одно дело, когда ты сидишь и беседуешь со своим психиатром. И совсем другое – разговаривать со старым другом, с человеком, который знает тебя всю жизнь. – Я показываю на ее коленки. – У вас есть собака.