Кончай с этим, девочка. Такое тут не разрешается.
Не успела Эми собраться с мыслями и ответить ему, Лютер произнес: Отвяньте, мистер. Скройтесь с глаз.
Я не с тобой разговариваю, Чарли, ответил философ. Я разговариваю с ней.
Чтобы подчеркнуть смысл сказанного, он показал пальцем на Эми.
Чарли! — воскликнул Лютер с громким, театральным хмычком. Эк сказанул. Это вы Чарли, мистер, а не я. Мистер Чарли собственной персоной.
Фергусон, чей стул располагался ближе всех к стоявшему философу, решил встать и преподать ему урок географии.
Мне кажется, вы немного перепутали, сказал он. Мы не в Миссисипи, мы в Вермонте.
Мы в Америке, парировал философ, обратив теперь на Фергусона внимание. В земле свободных и доме храбрых!
Свобода тут для вас, а не для них, так что ли? — спросил Фергусон.
Именно, Чарли, ответил философ. Не для них, если они и дальше так будут вести себя на людях.
Так — это как? — сказал Фергусон с сарказмом в голосе, отчего слово так прозвучало, как что-то похожее на пшёл нахуй.
А вот так, засранец, произнес философ.
И двинул Фергусона в лицо кулаком, и началась драка.
Все это вышло так по-дурацки. Кабацкая потасовка с пьяным расистом, которому не терпелось подраться, но после того, как прилетел первый удар, что еще мог сделать Фергусон, как не ответить тем же? К счастью, друг философа не бросился на подмогу, и пока Говард и Лютер вдвоем пытались их растащить, им достаточно быстро сделать это не удалось, и Том успел вызвать легавых — и впервые в жизни Фергусона арестовали, надели на него наручники и отвезли в полицейский участок, где оформили задержание, сняли отпечатки пальцев и сфотографировали с трех разных сторон. Ночной судья назначил залог в тысячу долларов (сто долларов наличкой), который Фергусон и внес при помощи Говарда, Селии, Лютера и Эми.
Ссадины над обоими глазами, внешний край правой брови содран начисто, болит челюсть, по щекам стекает кровь, но ничего не сломано, зато человек, напавший на него, тридцатидвухлетний сантехник по имени Чет Джонсон, из битвы вышел со сломанным носом и провел ночь в Мемориальной больнице Браттльборо. На слушании утром в понедельник и его, и Фергусона обвинили в словесном оскорблении, нарушении общественного порядка и разрушении частной собственности (при потасовке разбили несколько стаканов и сломали стул), и суд назначили на вторник, двадцать пятое июля.
Перед предъявлением обвинения в понедельник — мрачное воскресенье на ферме, пьеса Ноя забыта, и все сидят в гостиной, обсуждая то, что произошло накануне вечером. Говард винил во всем себя. Нипочем не стоило ему тащить их всех к Тому, говорил он, и Мона его поддерживала, заявляя о собственной вине в этом деле: Надо было соображать, а не пускать вас в эту шизарню с вахлаками. Селия протяженно говорила о том, что называла