Фергусона, — но еще и о том, как она испугалась, когда началась драка, о жуткой свирепости того первого удара. Эми какое-то время неистовствовала, проклиная себя за то, что не выступила против этого
урода, этого хама-фанатика, ее раздражала паника, какую она ощутила, когда тот поднял руку и ткнул в нее пальцем, а затем, в отличие от той Эми, какую Фергусон знал столько лет, закрыла лицо руками и расплакалась. Лютер злился больше всех, его эта стычка распаляла сильнее прочих, и он корил себя за то, что позволил Арчи принять весь удар на себя, а не оттолкнул его и собственным черным кулаком не двинул этой сволочи в зубы. Тетя и дядя Говарда уже думали о следующем шаге и говорили о поисках хорошего адвоката, который бы занялся делом Фергусона. К середине дня Дерзкая Эми обрела достаточно ясности ума, чтобы позвонить в дом на Вудхолл-кресент и сообщить своему отцу о той
заварухе, в которую влип Арчи. Она передала трубку Фергусону, и когда на том конце раздался встревоженный голос его переполошившейся матери, он сказал, чтоб она не волновалась, ситуация под контролем и им вовсе не нужно мчаться сломя голову в Вермонт. Но как он может быть уверен в чем бы то ни было, спросил он себя, произнося эти слова, и что же с ним вообще будет?
Шли дни. Защищать его будет предположительно хороший молодой адвокат из Браттльборо по имени Деннис Макбрайд. Селия будет возвращаться на ферму каждые выходные, поскольку Фергусону не разрешили покидать территорию штата Вермонт, пока не состоится суд, предполагая, что дело не закончится тем, что суд посадит его в тюрьму на месяц, три месяца или год, когда на него обрушится молоток правосудия. Чтобы такого не произошло, нужно выложить всевозможные деньги, больше долларов из сокращавшейся кучки в десять тысяч, которые его ныне уже покойный дед дал ему годом раньше, но у него по крайней мере деньги эти были, и хотя бы не нужно было просить о помощи мать и Дана. Затем настало двенадцатое июля, и, слушая, как мать рассказывает ему по телефону новости, он поймал себя на том, что ему трудно представить то, о чем она говорит. Посреди всех его личных неурядиц по улицам Ньюарка расползался большой общественный кошмар, и город, в котором он провел первые годы своей жизни, сгорал дотла.
Расовая война. Не расовые беспорядки, как всем об этом рассказывали газеты, а настоящая война между расами. Национальная гвардия и полиция штата Нью-Джерси стреляли на поражение, в те дни разора и кровопролития погибло двадцать шесть человек, двадцать четыре одного цвета и двое другого, не говоря уже о сотнях, если не тысячах избитых и покалеченных, среди них — поэт и драматург Лерой Джонс, гражданин Ньюарка и бывший близкий друг покойного Франка О’Хары, его выволокли из машины, когда он ехал осматривать разрушения в Центральном районе, затащили в местный околоток, заперли там в камере, и белый легавый избил его так сильно, что Джонс решил, что не выживет. С легавым, избивавшим его, они когда-то дружили, учась вместе в средней школе.