Макмануса, темноглазая брюнетка с короткой стрижкой и крупным, круглым лицом (личико Маленькой Лулу, как называла его Ненси), слегка, быть может, тяжеловата, но довольно сексапильна, чтобы Фергусона тянуло к ее телу всякий раз, когда они разлучались дольше чем на неделю или десять дней. Ненси не была виновата в том, что он не мог ее любить, но и Фергусон не был виновен в том, что Ненси искала себе мужа, а его не интересовали поиски жены. В середине декабря, когда отправился во Флориду кратко навестить родителей на выходных, он понял, что они с Ненси ни к чему не придут, но продолжал с нею видеться еще четыре месяца после своего возвращения, бултыхаясь в этих отношениях, как и прежде, покуда Ненси не нашла себе нового мужчину, который хотел на ней жениться, что было хорошо, решил Фергусон, поскольку все те месяцы, что он был неспособен полюбить Ненси Спероне, его не покидало все более ясное ощущение, что после одного полного года и большей части следующего, когда на глаза ему не попадалась Шнейдерман, он все равно еще не оправился от утраты Эми. Он по-прежнему носил траур по ее отсутствию — как будто держался после развода, а то и, быть может, кончины, и ничего с этим нельзя было поделать, только продолжать держаться, пока не перестанет чувствовать этого совсем.
Почти год миновал с тех пор, как он был в последний раз вместе со своими родителями, и теперь, когда они полностью устроились в чужом мире южной Флориды, превратились в существ солнца, загорелых и на вид здоровых бывших северян, живущих и работающих в Земле Без Снега, сторонников долгих прогулок по покрытым песком участкам земли (мать) и тенниса на свежем воздухе каждое утро с января по декабрь (отец) — и да, Фергусон рад был снова их увидеть, но оба они изменились за тот промежуток времени между его визитами, и перемены эти стали первым, что он заметил, когда ранним вечером в пятницу они встретили его в аэропорту. Не столько его мать, быть может, — та по-прежнему металась со своей фотографической работой в «Геральде», и хлебом ее не корми дай поговорить с сыном о газетных делах, но последние шесть месяцев она пыталась бросить курить и набрала вес, фунтов десять или двенадцать, отчего стала выглядеть как-то иначе, и старше, и моложе одновременно, если такое вообще возможно, а вот отец, приближавшийся к пятидесяти шести и все такой же крепкий благодаря тому, что каждый день играл в теннис, и тем не менее он поразил Фергусона: как-то слегка ссохся, волосы поседели и поредели, а еще он чуть прихрамывал, если требовалось пройти пешком больше пятидесяти или сотни ярдов (потянутая мышца — или же постоянно болевшие ноги), уже не тот онемевший и безмолвный доктор Манетт, что трудился за своим верстаком, а служащий в отделе частных рекламных объявлений «Геральда», работа, которая, как он сам утверждал, ему нравилась, и он ее даже вроде как любил, но она его превратила в непритязательного Боба Крэтчита, и Фергусон не мог не думать о том, до чего долгим, медленным было падение от «Домашнего мира 3 братьев» до вот такого.