Говорить было больно, но так приятно.
— Ты — та самая внутренняя толстушка, которая живет внутри Китти. Такие, как Китти, питаются болью и страхом. Она как пиявка или нефтеналивной танкер в Мексиканском заливе. Высасывает из тебя все соки.
— Я предпочитаю не думать об этом. Просто не замечаю, и все.
Если не обращать на что-либо внимания, поздно или рано это перестает быть для тебя реальным.
— Ты о многом предпочитаешь не думать. Скажи: «жир»!
— Я не люблю это слово.
— Знаю, что не любишь. Поэтому ты и должна сказать его вслух.
— Жир, жир, жир, жир, жир, — заладила я, выбрасывая недоеденный сэндвич в урну рядом со скамейкой, куда он приземлился с еле слышным шуршанием бумаги. — Обедать с тобой совсем не весело.
— Быть баптисткой никогда не было весело.
Верена захотела посмотреть, где я живу, так что мы поехали в Бруклин на метро. Меня совсем не радовала перспектива приглашать Верену к себе, но это было лучше, чем сидеть на скамейке у Остен-тауэр и гадать — взорвут — не взорвут.
Она не ожидала, что у меня будет такая большая квартира. Я сказала, что она принадлежит двоюродному брату мамы, журналисту в постоянной командировке. Я объяснила, что выросла в доме его матери на Харпер-лейн. Название Харпер-лейн прозвучало чудаковато и старомодно, хотя дом и находился в Лос-Анджелесе. О Мирне Джейд, призраке детства, я умолчала. Верена была психотерапевтом, и я не спешила подавать ей на блюдечке такой лакомый кусочек информации о моем прошлом.
«Сдается мне, это и есть официальное начало «Новой программы баптисток», — думала я и задавалась вопросом: когда же Верена начнет копаться в моей голове и раскладывать мои чувства по полочкам? Форма заключения психолога от страховой компании лежала на столе прямо перед носом Верены, но я сомневалась, что моя новая знакомая подпишет ее вот прям так сразу. Верена выразила желание сначала осмотреть квартиру. Я ждала, когда начнется «допрос», и взволнованно обводила взглядом комнату — не лежит ли на виду что-нибудь, что выявит мои потаенные страхи и желания. Почти полгода в моей квартире не было гостей, только арендодатель заходил пару раз. Моя квартира была только моей обителью, тайным местом, убежищем, настолько личным, что пахла только мной. Я обиделась: и на Верену — за то, что она напросилась ко мне, и на себя — за то, что поддалась уговорам.
Верена спросила, может ли она осмотреть мою спальню; я кивнула, полагая, что убрала всю свою тайную одежду в шкаф, но стоило Верене только приоткрыть дверь, я сразу же заметила через проем поясок, висящий на ручке комода. Зачем такой, как я, изящный поясок, наверняка подумает она. Но хуже было то, что поперек моей кровати небрежно лежало алое платье, как кровавая рана на белом одеяле. Платье принесли утром; я опаздывала, поэтому быстро раскрыла пакет, разложила платье на кровати, полюбовалась секунду и забыла о нем.