— Мама прилетает в Нью-Йорк, если хочет видеть меня.
— А твой отец?
— Папа не может позволить себе поездку в Нью-Йорк. Я не видела его пять лет.
— Сможет ли Алисия навещать отца?
— Алисия сможет поехать куда только захочет. — На секунду я даже разозлилась на будущую худую «я». — Теперь ты понимаешь, почему мне нужна операция? Неужели не видишь?
— Вижу-вижу, — промычала Верена, чирикая что-то в блокноте. Я хотела, чтобы она ушла. Я уже решилась на операцию. Не было никакого смысла опускаться в эти темные глубины унижения и ненависти к себе.
— Что еще Алисия сможет делать, чего не можешь ты? — упорствовала Верена.
— Да всё! — огрызнулась я. — Она не будет все время одна, ей не придется целыми днями торчать в квартире, она сможет путешествовать и наряжаться в красивую одежду, у нее будет работа, которую она любит, и она сможет закатывать вечеринки и устраивать званые ужины!
Последний пункт, должно быть, прозвучал глупо, но я всегда мечтала устроить званый ужин со свечами на бутылках из-под вина — оранжевый и красный воск изящно стекает по стеклу, по капельке, как цветной сталактит.
— Что еще? — Верена все копала и копала воображаемой лопатой внутри меня, пока не задела нервный ствол.
— Алисию бы любили, — тихо промолвила я наконец.
Я не хотела этого говорить, но она вынудила. Я прекрасно понимала, что именно до этого она и докапывалась. И теперь сказанное повисло между нами огромным грозовым облаком стыда, таким плотным, что я не видела ничего за ним.
— А Плам не любят? — невозмутимо продолжала Верена.
Я сказала ей, что родители любят меня, но я хочу большего.
— Так, теперь поговорим о мужчинах, — вставила Верена. — Или тебе больше нравятся женщины? Или и те и другие?
— Мужчины, — сказала я. — А что с ними?
— Ты хочешь состоять в отношениях с мужчиной?
— Когда-нибудь.
— Когда ты станешь Алисией?
— Да.
— Надеешься выйти замуж?
— Когда-нибудь.
— Завести детей?
— Когда-нибудь.
— Когда это «когда-нибудь» наконец настанет, вот веселуха-то для тебя будет!
Я смотрела на ее бледное лицо с идеальной кожей, на котором не дрогнул ни один мускул, но в глазах ясно читалась насмешка. Она думала, что может осуждать меня, но она и пяти минут не продержалась бы в моем теле. Я промолчала. Хмурая. Сердитая.
— Я хочу, чтобы ты подумала вот о чем. Что, если ты никогда не сможешь стать худой? Что, если не будет никакого «когда-нибудь»? Что, если твоя настоящая жизнь идет прямо сейчас и ты живешь ею?
— Не живу.
— А если живешь? Что, если это и есть твоя настоящая жизнь? Быть толстой. Такой, какая ты есть.
— Тогда я бы не хотела больше жить! — Как только слова сорвались с губ, я поняла, что мне не следовало этого говорить. — Я не суицидница! — поспешно добавила я.