– А я со следующей недели в другом месте работаю. На Коньково рынок новый открывается. Живу там рядом, в Беляево. Общага.
– О, круто! А я на Каширке, это ж почти рядом. А ты вечером туда? Покажешь? Никогда не была в общаге.
«Ничего себе, – подумал я. – Везет же».
– А родители тебя не хватятся вечером? Или брат?
– А что, похоже, что могут? – развеселилась Оля.
Вопрос был явно с подвохом, но отвечать мне, к счастью, не пришлось – потому что подошли померить рубашку, а потом еще одну, а потом мы опять целовались, а потом пили пиво и я рассказывал про общагу. Потом пиво кончилось, а разговоры нет, и настало время для решительных шагов.
– Максим, тебе зачем пиво еще? И так бутылку эту с утра купил. Не продам! – отрезала Антонина из темных глубин ларька. Я легко прощал ей Максима. Не так легко Андрея. Но Максим так Максим. Пусть он и унижается у окошка.
– Да это не мне, Антонин Петровна, что вы! Знакомые вот заглянули. И ликер же в гости. День рождения у знакомой! – Максим врал жалостливо, глядя на детский садик.
Узбеки бегали по шатким лесам. Они могли упасть и разбиться. Могли отравиться вечером паленой водкой. Свободные люди.
– У знакомой! Тебе учиться надо, а ты всё знакомые и пиво!
– Антонина Петровна, ну неудобно будет, – взмолился я. – Меня ждут вон. Не бежать же мне в магазин! Я у вас лучше куплю все-таки, зачем им платить. Ну что вы.
– Максим, чтобы в последний раз! – нехотя согласилась она с серьезным аргументом. – Чего тебе?
– Ой, давайте два туборга. Или четыре лучше, там народу много. Спасибо!
– На здоровье, – буркнула Антонина, отсчитывая сдачу. Скидок она никогда не делала.
– Туборг, клёво!
– Едва купил. Сложные отношения.
Под солнцем в тенте стало душно, так что, пока я добывал пиво, Оля сняла пиджак и расстегнула пуговицу на плотной белой рубашке. Я открыл банки, придвинул свой мешок поближе.
– Будем как лесбиянки, – прошептала она мне на ухо.
– Роковые женщины, – ответил я, пытаясь распознать наличие под рубашкой лифчика.
Мы поцеловались. Поменяли кассету на дорзов. Допили пиво и открыли новое. Покупателей было мало. Мешки под нами расплющились, и мы валялись на них, обнявшись. Юбку я не видел, но знал, что она короткая.
– Клевые у тебя сигареты. Лаки я знаю, а страйк что значит?
– Удар. Точный удар. Ну типа как в боулинге. Ты была?
– Не-а.
– Там круто. Наверное. А сигареты родные просто, видишь пачка мягкая. На Киевскую специально езжу. Поэтому клёвые.
Так что мы курили клёвые сигареты и пили клёвое пиво, а потом приехал трамвай и из него вышла Надя. Волосы ее были золотом, глаза – небом, пальто клетчатым, а тонкие губы не знали помады. Бог знает, зачем она оказалась на улице Орджоникидзе именно в этот день.