— Ты знаешь, мне не нравится твое истинное лицо, но ты забавляешь меня в обличии мышонка.
Эйзе беспокойно завозился где-то у плеча воина, шепнул:
— Но почему ты видишь во мне мышь? Я не понимаю.
Воин осторожно повернул голову и попытался поцеловать его в щеку — Мыш с писком вывернулся, Наместник засмеялся:
— Что такое, радость моя? И ты — не мышь?
Эйзе тихо возился под рукой у воина, устраиваясь поудобнее. Отрицательно покачал головой:
— Нет, конечно, но удивительно, что ты можешь видеть и мое истинное лицо, и мою звериную форму. Хотя неправильную.
Воин вдруг с интересом спросил:
— Эйзе, но кто же ты тогда? Мне очень интересно.
Эйзе засмеялся, отрицательно покачал головой. Воин с трудом поднялся:
— Все, малыш, пора спать. Давай уложу.
Мышонок что-то пискнул, но воин понял, что он уже засыпает, поднял его на руки, донес до койки, уложил, укрыл одеялом. Мальчишка завозился под одеялом — стягивал с себя одежду, потом тихо спросил:
— Поцелуешь меня?
Воин растерянно ответил:
— Если позволишь.
Мышонок сонно пробормотал:
— Позволю. Да когда ты спрашивал?
Воин осторожно коснулся его солоноватых губ. Мальчишка удовлетворенно вздохнул, тихо задышал, засыпая. Воин с трудом поднялся с колен, та же беда, достаточно было крошечной ласки со стороны мальчишки, в паху опять возникла боль, жгучее тянущее ощущение. Тихо выругавшись про себя, Наместник лениво подумал: «Надо будет в крепости пройтись по борделям, ну, куда годится — один поцелуй в щечку, — и хоть насилуй мальчишку, терпеть просто невозможно…» Он-то прекрасно понимал, что возможно, что больше никогда не притронется к Эйзе насильно, — даже не из-за него, а из-за себя: страшно снова и снова чувствовать боль в груди, которую только Эйзе может забрать. Подошел к своей койке, лег поверх одеяла, — раздеваться было лень. Сон…
Глубоко воин не спал очень давно: слышал все звуки вокруг и, бывало, просыпался даже раньше, чем его окликали по имени. Эйзе же спал беспокойно, мерзнул, тихо хныкал во сне. Внезапно воин услышал тихое шевеление в углу мальчишки, шлепанье босых ножек и голосок: «Подвинься». Воин шарахнулся в сторону, едва не слетел с койки и почувствовал ледяное тело, прижавшееся к нему, Эйзе пришел греться к нему в постель. Ремигий растерянно шепнул:
— Радость моя, зачем?
Эйзе, удовлетворенно вздохнув, тихо засопел — он, наконец, согрелся возле горячего тела воина. Но вот Наместнику было не до сна, — ледяное нежное тельце прижалось так крепко, что воин думал только об одном: перевернуться и прижать мальчишку к постели, поцеловать и… Ничего не будет — надо потерпеть. Нельзя сейчас с ним что-либо делать, потому что потом будут вновь окровавленные простыни, сжавшееся в комок от боли тело Эйзе, — нет, только добром, только когда он сам захочет этого. Боги, — мышонок прошел через такое, а ведет себя как невинный ребенок. Да и как ему себя вести — он же ничего и не понял, только почувствовал причиненные ему боль и мучения. Радость моя — Эйзе. И воин спокойно уснул, обнимая мышонка, чтобы тот не слетел с узкой койки.