Они, наконец, собрались и вышли из палатки. Эйзе, как всегда, тянулся сзади за руку, смешно морщил носик на солнце. День был довольно теплый, солнышко пригревало, босые лапки не сильно мерзли. Лекарь осмотрел рану, сменил повязку, спокойно сказал:
− Почти хорошо.
Эйзе согласно кивнул головой. Воин повернулся, чтобы уйти, но лекарь неожиданно спросил:
− Господин, а ваша рана?
Ремигий мгновенно откликнулся:
− Да все зажило.
− Господин, и все же — давайте я осмотрю ее…
Эйзе нетерпеливо пискнул, и воин со вздохом сдался:
− Хорошо. Малыш, иди немного погуляй…
Ох, зря он это сказал. Расслабляться с мышонком — себе дороже выходит.
Лекарь смотрел недолго — края хорошо уже схватились, шрама не будет. Но, когда воин вышел из палатки, первое, что он услышал — звук мечей. Мальчишки у палатки не было. Зато на плацу — знакомая до боли картина: двое в учебном поединке. Только один из них был мышонок. А второй — его приблуда. Воин раздраженно прошипел что-то, направился к плацу. Народ расступился, пропуская Наместника.
Вмешиваться в бой — последнее дело, но мышонок зря ввязался в это — приблуд учили хорошо, с мордобоем и тычками, но мальчишки в последнее время могли продержаться несколько минут и против самого господина, потом, конечно, не хватало опыта, сдавались. Ярре напряженно взглянул на Господина, тихо сказал:
− Я мечи проверил, затуплены.
Чтобы рассадить хрупкую плоть, хватало и учебного оружия. За каким… тебя внесло в бой, безумный мышонок? Да, знаю, что воин не из последних, но … Ребра сломаны, рана скрыта повязкой. Доспехов нет…
Наместник с трудом сглотнул, в груди встала уже привычная боль. Вот так же убивали его воинов из сотни… Гордо поднятая светловолосая голова, волосы болтаются сзади, перехваченные шнурком. Легкая поступь, меч танцует в руках твари, хотя он тяжеловат для хрупкой кисти. Или нет? Ледяные внимательные глаза. Смертельный танец вокруг противника. Приблуда помощнее и потяжелее, но и измотается быстрее. Холодный расчет, жесткая техника. Зачем? Что они еще придумали?
Воины вокруг смотрят молча, подбадривающих криков нет. Все слишком серьезно. То, что он не игрушка господина, а воин тварей, никто и не забывал. Только Ремигий видел другую сторону жизни мальчишки, слышал его беспомощный плач ночью, тихое хныканье от холода. Видел нежную улыбку, перемазанное молочком личико. И что теперь? Остановить бой? Для кого он — игра? Кто придумал ее? Лицо Наместника застыло. Ничего нельзя сделать — вызов был, бой начался без него. Остановить нельзя. По крайней мере, сейчас. Значит, только терпеть боль и смотреть, какими именно приемами убивали его воинов.