А «сам» заливался соловьем, хвалил да отвешивал поклоны в сторону председателя…
Не слушал его Павел Иванович. Замерло сердце, глаза пеленой затянуло, как ряской, притаился, сидит.
Много чего говорили. А потом представили и нового председателя — Гарбузова Николая Андреевича. Это Павел Иванович прослушал с жадностью. Кто ж такой Гарбузов? Кто он, этот Николай Андреевич? Поди знай. Но «сам» пояснил, что он выпускник академии и что вот «три богатыря» порешили приехать к ним в колхоз и начать тут новую жизнь, основанную на самых последних достижениях современной науки и техники, что все они, сказал он, получили очень хорошие дипломы за свое учение.
Диплома у Павла Ивановича не было. Не до дипломов ему было в Конопляновке. Какие тут дипломы, когда… Да ладно, что старое ворошить. Может, оно и лучше будет — по науке, по-ученому.
Понимал вроде бы он такую необходимость, да кабы только не с ним это все случилось. А то ведь, дорогой Павел Иванович, давай, стало быть, слазь, ступай на все четыре стороны…
«Гарбузов Николай Андреевич, кто за?» — услышал он. Зыркнул исподлобья вокруг, чего мог увидеть, не оборачиваясь, увидал: только руки начальства и поднялись в гору. Никто из конопляновцев руки не поднял, кроме деда Пилюгина. Да и та взметнулась было на радости, а потом медленно, будто подранок, и опустилась.
— Ну товарищи, дорогие… — снова расслышал Павел Иванович голос «самого», и сладко стало на его душе, слеза на глаза накатила соленая — стала драть щеку. И не тереть же при всем народе глаза — сидел, терпел ее, едкую.
— Ну так как будем? Нельзя так, товарищи…
— Пущай хочь поучится покаместь у Павла Ивановича, — забалаболил пересохшим взволнованным ртом откуда-то сзаду дед Жигула, — что ж так-то сразу…
— Пущай, пущай, а там поглядим. Молодой шибко…
— Ну так кто за то, чтоб не сразу, а поучился… — ухватился за те слова начальник.
А через два дня на председательской пролетке уже сидел Гарбузов и погонял мерина с закровавленным глазом, проносясь серединой улицы по Конопляновке, подымая высокую начальственную пыль… Павла Ивановича сделали конюхом на конюшне — должность по тем временам не маленькая, ответственная. Правда, оставили за ним право участвовать в директорских совещаниях, чтоб все как по-людски, чтоб как положено.
— …Пора бы и смириться, — кружила вокруг Павла Ивановича дочь Агрепина, — ну чего надулся, чего? Отец, будь человеком, подсоби людям, они тебе благодарны будут.
Павел Иванович только брови вскинул, головы не поднял. Так и остался сидеть в рубахе навыпуск, перевязанной тонким шелковым пояском. Молчал.