…Не спится и печнику Ивану Мячеву. Вот вошла мысль в голову еще о летошнем непутевом домере и все. Хоть колом ты ее из башки. Ну прилипла, чертяка, ну вошла в душу. Уж он и так повернется на печи, и так. Покряхтит, одеялом с головой накроется — оно только душно: «Еще задохнешься ночью — забудешь дышать-то, и готов…» — думается ему. Подымется Мячев, посидит, поправит подушку, глянет с печи в окошко — а там мороз, а там снег синий-синий лежит — почти вровень с подоконником. И опять ложится, глаза силком зажмурит — сна дожидается. А оно, чтоб его, опять в голову про летошный нескладный домер. Это надо — все молочко в срок сдал, литр в литр. Можно сказать, одним из первых, да чего там один, да самый первый и сдал. И на тебе, на первой же жеребьевке по домерам — пожалуйста вам, Иван Иванович Мячев — Пинькино провалье. Тьфу ты… Это самое что ни на есть худое место на всю округу. Мужики покатились со смеху. А Мячеву не до смеха было — корову чем кормить? А? Вот то-то и оно. Он просил, стращал, бегал по начальству — а чего бегать, когда поделили все честь по чести. Могла и другому кому та земля достаться. Так же бы мотался — хлопотал человек. Обидно только, что за сдачей молока следил Мячев, уж как следил — не раз и не два жене своей Василисе кулак к самому носу подносил да тряс губами, бледнел весь — до того волновался за это дело. Все хотелось ему получше сенца взять. Думалось, раз первым сдаст — первым и получит что получше. Ан, вишь, как дело обернулось. Счас бы к свояку в Капустичи да взять бы сенца в должок, дак на тебе холода эти. И откуда их только на наши головы накатило… Э-э-э-эх…
Дело к ночи, а не погас свет у Федора Селезнева, горит и у Якименко, мается, видать, не спит и Маруська-кладовщица…
И Матвей Пилюгин не гасит свет — ну, к тому уж привыкли.
…Ходит по избе Павел Иванович Сомов. Насиделся за день за столом, намял руки в кулаках, аж концы пальцев занемели. Не спится бывшему председателю — слышит его чуткое ухо, как постанывает в коровниках скотина — его, Сомова, на помощь зовет. Куда ж тут уснуть председателю: постоит-постоит посеред комнаты, поиграет тяжелыми желваками, передернет широкими плечами, кинет руки за спину — и снова айда из угла в угол. Мечется огромная тень по стенам — мучается вместе с ним…
Мается, не сидится ему на месте, и дед Жигула. Поглядывает на посапывающую под боком бабку Хрестю. Думается ему, что други его без него сейчас в доме у Лизы Трохимпалыча собрались опять и перемалывают самые что ни на есть последние новости. Со вчерашнего дня — сколько их набежало, поди. А он сидит дома как привязанный — в полной неизвестности, в неведении, рядом со своей Хрестей. А как можно такое утерпеть — ему, деду Жигуле, интересанту до всяких новостей!