Родившееся в нем ощущение начала какой-то новой жизни увлекало его все больше и больше.
Он уже не мог жить по-старому: не обращать внимания на юных женщин — не до этого было: дела — и он смотрел на них, и они отвечали ему кокетливыми улыбками, как бы благословлявшими его на новом пути к новой, только что возникшей в нем жизни; не любоваться окружавшим его миром (какое ему было дело до него еще вчера — все те же дела) — и он любовался мелькавшими за окном троллейбуса (а он и не замечал их до сих пор) деревьями, аккуратно подстриженными кустами вдоль ровных — он раньше никогда не замечал этого — улиц, собиравшихся где-то там впереди подобием сходящихся солнечных лучей и завязанных у самого солнца ярким галстуком; не быть беззаботным, веселым (смешно было говорить об этом еще сегодня утром) — и он открыл окно и, как ребенок, подставил руки навстречу теплому упругому ветру, растопырив пальцы, которые воздушный поток так приятно обтекал, рассекаясь и проносясь между ними невидимыми лентами. Он радовался неизвестно чему — но ведь радовался же! И да здравствует сегодняшний день, когда на городской башне сломались (у него не было в этом никаких сомнений) старинные часы, когда он свалил со своих плеч давно мучивший его груз. Вот он сидит сейчас в троллейбусе, едет неизвестно куда. И он снова молодой, энергичный, умный, красивый. Никто не мешает ему в этом его движении — некому.
…А потом — ну и натура! — ему стало жалко ехавших с ним пассажиров троллейбуса. Он сочувственно глядел на них: «Бедолаги! А ведь и надо-то всего самому слышать время, — глубокомысленно рассуждал Горбун, и ему нравился ход его мыслей. — Истина не в движении каких-то заплесневевших от времени стрелок. — И он опять вспомнил про ненавистную ему башню, поморщился, но тут же позабыл про нее. — Не в сговоре товарищей по работе. Нет, нет и нет. Истина в истине. И сколько бы вы ни переводили стрелки своих часов по чьей-то команде — вы все равно будете заблуждаться и уходить от нее дальше и дальше. И будете мрачными и серыми, какими вы едете сейчас вместе со мной — счастливым, радостным. Потому что за мной — правда. А за вами? Ну вот что за вами, например? — Горбун мысленно обратился к сидевшему напротив него старику. — Или вот вы, с сумками, авоськами, пакетами да свертками, — обратился он к сидевшей рядом со стариком женщине. — Да не переведи вы этих злополучных стрелок, вам еще целый час ходить без авосек да сумок. А вы нет — вы как все. Как же — иначе нельзя. А вот, оказывается, можно — гляньте на меня. А я ведь живу в одном с вами городе, я такой же, как и вы все, и вы, и даже вы, — прошелся он взглядом по пассажирам, — но мое теперешнее состояние не сравнить с вашим. Да, мне можно позавидовать, а вам…»