Как можно было совместить в себе эти противоположности? Ему — Горбуну, взращенному и уцелевшему среди людей на вере, надежде, любви? Но чем-то, видно, дорог был Горбун белому свету, чем-то мил ему, и тот решил сохранить его, вот и стал обкладывать льдом отчуждения его нежное сердце, загораживать его от людей, их недостойных обид, оскорблений. «Пусть хоть такой, с оледеневшей душой, да останется жить…»
Но старый сторож растопил замерзавшее сердце Горбуна своей добротой, потекли по нему горячие потоки живительного умиления, вернули к жизни.
«Ах, старик!» Под его лукавыми, со смешинками, взорами, брошенными невзначай, вернулся к жизни подраненный человек.
«Ах, старик!» Благодаря тебе выстояла среди людей еще одна достойная душа, вернулась к людям.
«Ах, старик!» Не будь тебя, и еще одно сердце превратилось бы в кусок холодного бесчувственного льда.
Иди, старик, своей благословенной дорогой, и пусть легко тебе идется по ней!
И Горбун воспрянул духом.
Он готов был обнимать проходивших мимо него, изъясняя каждому, что он оказался прав, что все кругом поначалу никак не хотели ему поверить, да и до сих пор не верят, но он-то теперь знает, что он прав и что скоро все откроется, они узнают, что были введены в заблуждение, ошиблись по своей доверчивости и добродушию… Скоро, очень скоро все откроется. А пока об этом знают только двое — удалявшийся старый сторож да он — Горбун. Но ведь и это много.
И он готов был, не откладывая, здесь же сразу рассказывать людям обо всем случившемся в это утро.
«Да мои же вы хорошие…» — было у Горбуна наготове, но его еще раз словно коснулся последний взгляд старого сторожа, приложившего палец к сомкнутым накрепко губам.
…А радость распирала его, делала ребенком: он, подпрыгивая на одной ноге, словно на квадратиках извечных дворовых «классиков», пробежал мимо изумленных прохожих, а потом опять бросился в милую его сердцу толпу — она больше не пугала его. Он видел всю глубину заблуждения людей и жалел их.
Букетик цветов, который Горбун держал в руке, казался ему фонарем, освещавшим его путь по новой, открывшейся ему только что жизни. Он знал: как бы там ни было, без людей ему не прожить, и он стал искать к ним новые пути.
Он решил проложить новую связь с заблудшим человечеством не через чужих (хотя какие они чужие — все люди друг другу братья), а через своих через Жену, Дочь. Пусть они станут мостиком между ним и новой жизнью, в которой ему предстоит насладиться радостью тех, кого он станет выводить из мрака заблуждения на путь истинный. Да, да! Он уже полагал, что никакое другое из отведенных ему назначений не сможет сравниться с тем, предчувствиями которого он был переполнен в эти минуты по дороге домой. Они рождали в его возбужденно-праздничном воображении реальные образы — он уже ясно видел, как повинится перед ним Жена, конечно же, не сразу — он позволит ей потянуть с этим: он все понимает. И он представлял себе, как он будет свидетелем ее колебаний, которые естественны в такой ситуации, и вполне допустимы, и даже позволительны, тем более рядом с ним — с Горбуном, который, являясь полномочным представителем Истины, тем не менее не собирается стать жестоким, карающим, как это водится. Нет, он сделан из другого теста — он, постигший сокрытое от людей, не перестал их любить, не разуверился в Добре, хотя имел на это полное право, еще бы! Ведь он предупреждал, он останавливал, но они отвергли его, они пытались расправиться с ним физически… Тут он нащупал рукой крестик лейкопластыря на лице, словно удостоверился, так ли действительно складывались события сегодняшнего дня. Ему вдвойне стало радостнее от того, что он представил себе на своем теперешнем месте другого человека: «ТОТ не стал бы вести себя, как он, Горбун. ТОТ бы начал с расправы над теми, кто надругался над ним, мучил его физически, подвергал унижениям, оскорблял. Да, да, ТОТ поступил бы именно так. Никто другой этого бы не простил, получив столько полномочий от внезапно открывшейся только ему Правды…» И он какое-то время живо воображал себе, каким бы мог быть тот день отмщения. Но ведь это только могло быть так, могло! — окажись Истина в других, не его руках. А у него будет не так, потому что он не такой, как все, потому что он беспредельно добр и, разумеется, справедлив. Да разве он опустился бы до наказаний? Нет, конечно, он никого не станет карать. Он великодушен, щедр, потому что он познал Истину и возвысился.