Он разыгрывал активную деятельность перед самим собой. Он понимал весь комизм своих действий. Но что было делать? Да, он ходил на «биржу». Но первая же старуха, к которой он обратился со своей просьбой, оглядела его с головы до ног, словно раздела догола и так, голому, при всем честном народе и объявила: «А вы, молодой человек, свои амурные дела могли бы устраивать и без моего участия. Надо понимать людей и видеть, к кому и зачем можно, а к кому и нельзя обращаться…» Что такое было в его облике, что так выдавало его, разбираться он не стал.
Но любви хотелось. Он привык к ней, как к пище, которую надо принимать в определенные часы.
«Послушай, — сказал он как-то после сообщения о якобы очередном провале (тут он просто врал, потому что, как это ни парадоксально, но он вообще прекратил поиски квартиры). — Жаль, такой вариант лопнул… Он был бесподобен».
«А где?» — спросила она его упавшим голосом.
«Да что теперь об этом… — оборвал он ее, потому что переходил к главному. — Слушай, ты ведь живешь у подружек, да? — И, не дожидаясь ответа, воровато оглянувшись, прикрыв рукой телефонную трубку, проговорил шепотом: — Ну, как ты не понимаешь, может же кто-нибудь из них в этот вечер где-то там… такое… ну переночевать, что ли? Ну, ночуешь же ты где-то, ну, в общем, ты понимаешь меня. Или пусть на худой конец погуляет там… Я не знаю — ну час, ну два… Ну хватит же нам с тобой… Ты слышишь меня, дорогая?..».
Она молчала.
«Ну должны же мы как-то устроить наши дела. Так же не может все это продолжаться. Мы же — живые люди. Ты слышишь меня?»
Она слушала его молча, потому что никому из подруг не говорила, что ночует на вокзалах. Но она даже в таком своем положении, по-прежнему желая угодить ему, пообещала «договориться».
Еще не зная к кому, она пошла к какой-то несуществующей теперь подруге (они были в ее жизни два года назад — до него). «Раз он так просит, раз ему этого так хочется…» Но тут она поймала себя на мысли, что отложила бы свидание на другой раз. И хотя она попыталась подавить в себе это первое в ее жизни робкое сопротивление, потому что, как и прежде, его желание было для нее превыше всего на свете, оно не слушалось ее, разрасталось в ее душе, порождая еще не изведанное ею чувство свободы, за которым распахивались двери в какой-то новый для нее, непонятный, но радостный, полный жизни мир.
— Гляди, не уведи жениха, — оглядывал жену Наталью Петр Иванович.
— А если все-таки уведу, — кокетливо спрашивала Наталья, подмигивая своему мужу, — тогда что?
— Что, что… Тогда умру… и все. Всю жизнь в страхе живу, — поворачивая ее за плечи и еще раз оглядывая напоследок — все ли в порядке, — серьезней говорил Петр Иванович, а взглянув на часы, заторопил жену. — Пора, пора тебе, уже опаздываешь.