«Помогите», «Не упустите случая», «Обеспечьте», «Выдвиньте же его — разве вы не видите, что…», «Какие там проверки — давайте больше доверять друг другу, ведь мы же ученые», «Почему только тридцать зарубежных поездок — почему не сто тридцать — он нужен, необходим миру, вселенской науке», «Я отказываюсь от ставки старшего научного сотрудника — передаю ее доктору Вербину — ему она нужнее», «Меня возмущает, что в кабинете у Вербина допотопный телефонный аппарат… Как доброжелатель должен заметить, что если своевременно не принять мер, то это может выйти за пределы нашей страны и получить нездоровый резонанс», «Почему бы не организовать на Центральном телевидении регулярные передачи из лаборатории Вербина… разве он того не заслуживает? А? Или я чего-нибудь недопонимаю…», «Возмутительно, но Вербин ездит на работу в общественном транспорте — неужели же у нас не хватает средств, чтобы и т. д. и т. д.».
«Мерзавцы, ох и мерзавцы», — у Двойника как будто нет других слов.
А потом были дневные сны. Эти еще злее. И ведь случится же прямо среди бела дня — откуда только что берется!
Вот, например, трогательные проводы в Шереметьевском международном аэропорту. Снова он в кругу друзей. Они провожают его за границу. «Не давай заходить со спины», — ехидничает Второй.
К трапу (по специальному разрешению) выходят сослуживцы, все как один, многие плачут. Они радуются за товарища, нисколько не стыдясь своих чувств. Люди останавливаются, смотрят с завистью, прикидывают — им бы таких друзей, такие отношения!
А потом прямо у трапа (что также, разумеется, было санкционировано на самом верху) все те же товарищи раскупоривают бутылку шампанского. Как всегда, кто-то что-то говорит, звенят непонятно откуда взявшиеся (хотя все, конечно, ясно) хрустальные бокалы, и Вербин подносит пенящийся кубок к губам.
Выпитое шампанское прибавляет ощущения счастья и без того счастливому Вербину, радость распирает его.
«Не пей первым», — объявился, как всегда некстати, проклятый Второй.
«Ох, этот внутренний голос! Ну зачем так не доверять хорошим людям?» — думает Вербин, стоя на самой верхней ступеньке аэрофлотовской лестницы и в последний раз жадно оглядывая столь дорогие ему лица, — он должен их запомнить. Вербин опасается, что в эту последнюю минуту замутненная его двойником душа становится кому-то из них видна. И ему делается неловко, он отводит взгляд от уставившегося на него плачущего Председателя Ученого Совета.
«Боже, и откуда только во мне ЭТО?» — думает Вербин и опускает глаза.
…Он и не замечает, когда это ему сунули сверток. Кто? Неизвестно! Люди, хорошие, добрые люди.