Вербин перевел взгляд на небеса: неподвижным крестиком повис в них ястреб, сновали вниз-вверх быстрее стрижи — будто ткали невидимую воздушную пряжу, и светило знойное, горячее солнце, удерживая подле себя одинокое ослепительной белизны облако. Чисто в небе, просторно.
«Все в мире вечно — потому и не торопится никуда. Только нам, людям, срок отмерен, и надо в него уложиться, успеть сделать свое доброе дело, исполнить свой предназначенный каждому долг».
…А на сценических подмостках уже двор Симоновского монастыря, и он выжжен расходившимся не на шутку солнцем — стоит жаркое лето. Вздулись жилы на поникших лопухах — до единой прожилочки видны на просвет. Свернулись в свитки листья огромного векового клена, что стоит посреди двора. Летит надоевшая паутина, и стоит непродыхаемая духота что днем, что ночью.
Ударили в било. Раз, два. И со всех сторон двора потянулись чернецы Симоновского монастыря к трапезной. Идет из своей схимнической кельи и Андрей Ослябя. Идет вместе со всеми, молча, задумавшись о чем-то своем, — может быть, о письме, которое составлял только что оставшемуся в живых сыну Акинфу, служит сын сейчас боярином у митрополита Фотия, может, и о чем-то еще другом — кому это известно?
Он постарел за эти восемнадцать лет, что минули со дня Куликовской битвы, но такой же крепкий телом, широкий в плечах, только спина едва заметно сгорблена, — выдает его возраст.
В тени под кленом дожидается человек. Когда Ослябя поравнялся с ним, человек сказал, что ему поручено передать волю митрополита Московского и всея Руси Киприана, который зовет его к себе для разговора.
— Хорошо, я приду, — отвечает Ослябя, и память подсказывает ему, что когда-то на этом же дворе его с Александром Пересветом вот так же позвали к игумену Федору на разговор, а потом шли они ранней Москвой к покойному ныне отцу Сергию.
Ослябя стоит под тенью клена, задумался. Человек, известивший его о предстоящей встрече, быстрыми шагами пошел к воротам монастыря. Ослябя вспоминает их споры с Александром — «Мы не от мира сего… Да, мы не от мира сего, потому что мы как никто другой в заботах о нем, мы не ищем его где-то в далеких далях и созвездиях, а находим его там, где живем, — среди людей, делая этот мир сами, если надо, отдавая за него свои жизни…» Вот как говорил тогда Пересвет, когда они еще не знали о предстоящей битве, не готовились к ней, но уже сердцем своим понимали именно так свое назначение в отечестве.
Вспомнил Андрей Ослябя и кузнеца со своим сыном, и смятение души Александра Пересвета, которого так неосторожно попрекнул кузнец монашеством на глазах у юного молотобойца. Знал бы в то утро кузнец, с кем говорил, кого отчитывал — сердце б его лопнуло от раскаяния. Дай бог, чтобы душа того юноши, ковавшего тогда в кузне меч, была бы наполнена хоть частью той правды, с которой жил на свете Пересвет…