— Хлеб да соль, — донеслось до Андрея.
— Хлеб да соль, — прошелестел его голос на сухих губах в ответ проходившему мимо монаху.
…В Митрополичьих покоях царили тишина и порядок. Ослябю проводили к дверям, ведущим в покои Киприана. Он постучал:
— Войдите, — отозвался сильный голос.
Разговор был недолгим.
— Великий князь Василий Дмитриевич доверяет тебе непростое дело…
Ослябя насторожился, и снова пришли на память слова преподобного игумена Федора в тот день, обращенные тогда к нему и Пересвету. Но теперь было другое время, и ничто не угрожало Руси так, как угрожала тогда поганая орда.
— Тебе предстоит поход в Царьград в патриаршество…
— Для чего? — чуть было не сказал Ослябя.
— Видишь ли, — продолжал Киприан, — мы, как и прежде, продолжаем помогать Царьграду милостыней, посылаем туда золото и деньги. По совету великого князя Василия Дмитриевича именно тебе надлежит ныне исполнить это, чтобы, вручая безмолвное золото, напомнить о событиях, которые почему-то стали быстро забываться…
— Когда я должен выходить?
— Думаю, в октябре…
— У меня большая просьба…
— Слушаю.
— Хотелось бы отправиться в поход сразу же после дня поминовения.
— Понимаю. Я учту это пожелание и думаю, что именно так и будет. Итак, после Дмитриевской субботы отправляйся в путь.
…В день поминовения павших на Куликовском поле в церкви перед алтарем стоит Андрей Ослябя, вспоминает те незабываемые дни: живой голос великого князя Дмитрия Ивановича, обращенный к своему двоюродному брату перед битвой: «Брат мой, Владимир Андреевич! Два брата мы, внуки великого князя Владимира Киевского. Воеводы у нас уже назначены — семьдесят бояр, и отважны князья белозерские Федор Семенович и Семен Михайлович, да и Микула Васильевич, да оба брата Ольгердовичи, да и Дмитрий Волынский, да Тимофей Валуевич, да Андрей Серкизович, да Михайло Иванович, а воинов с нами — триста тысяч латников. А воеводы у нас надежные, дружина испытанная, а кони под нами борзые, а доспехи на нас золоченые, шлемы черкасские, щиты московские, сулицы немецкие, кинжалы фряжские, мечи булатные, а дороги разведаны, переправы подготовлены, и рвутся все положить головы свои за землю Русскую и за веру христианскую. Как живые трепещут стяги, жаждут воины себе честь добыть и имя свое прославить…»
Слышит Ослябя слова службы, хоры разноголосные, и приходят ему на память другие слова, сказанные сорванным голосом боярина московского Михайлы Александровича там, на поле Куликовом, после страшной сечи:
«Господин великий князь Дмитрий Иванович! Нет у нас сорока бояр московских, двенадцати князей белозерских, тридцати бояр — новгородских посадников, двадцати бояр коломенских, сорока бояр переяславских, двадцати пяти бояр костромских, тридцати пяти бояр владимирских, пятидесяти бояр суздальских, семидесяти бояр рязанских, сорока бояр муромских, тридцати бояр ростовских, двадцати трех димитровских, шестидесяти бояр звенигородских, пятнадцати бояр угличских… А погибло у нас всей дружины двести пятьдесят тысяч… А помиловал бог Русскую землю, а татар пало бесчисленное множество…»