Он шагал твердо и уверенно. Это от того, что ноги его сами несли туда, где надо будет окинуть восхищенным взором сделанное накануне и прерванное всегда подкрадывающимся, словно враг, концом рабочего дня. О, если бы рабочий день продолжался все двадцать четыре часа!
А еще пусть кому-то это может показаться смешным и нелепым, но он верил едва ли не всем людским словам, призывам и обращениям.
А как самозабвенно он работал над собой! Вернувшись домой (сказать так, опять ошибиться, потому что как такового дома у него не было — комната в общежитии…), так вот, придя домой, он, проглотив что-нибудь наскоро, сразу же усаживался за стол, на котором дожидались его раскрытые книги.
Он мучительно искал разгадку мастерства в чужом, книжном опыте. Он работал фактически вторую смену над книгами, глотая их как романы. Опыт, разумеется, приходил, но слишком медленно.
Он «резал» личное время, жертвовал всем, чем только мог, только бы осуществить свои дерзкие планы, перечень которых висел перед глазами на стене.
Узнал, что про его специальности много пишется в зарубежных журналах, он стал изучать языки, выстроив их друг за дружкой в очередь: на первом месте был тот, на котором больше всего печаталось статей по интересовавшим его вопросам, на втором — чуть поменьше и так далее. Получился довольно внушительный ряд, который поначалу пугал, но постепенно и он стал убывать — так хорошо шло дело.
…А как нравились ему приготовления к труду: освобожденный от всего лишнего рабочий стол, на котором лежали резинки, карандаши, отточенные до предельной остроты, белоснежные листы чистой бумаги. Но он умел сдерживать себя, хотя и тянуло нарушить им же заведенный строгий режим и… поработать. Часто засиживался он допоздна, а то и до утра.