А как писал дядя Вася! Он распрямлялся весь, укладывал руки на столе как первоклассник и, покусывая губы, осторожненько касался пером бумаги. Он выводил буквы старательно, любуясь каждым словом, клоня голову набок, причмокивая от удовольствия. То и дело он оглядывал стол придирчивым взглядом и нет-нет да поправлял стопки тетрадей, чтоб всегда красиво было.
Мальчик жадно следил за каждым движением дяди Васи, любуясь тем, как тот сидел, спрямлял спину, укладывал руки, снимал волосок с кончика пера, торжественно и значительно открывал каждую новую тетрадь и как не торопился — думал! — прежде чем закрыть ее и взять следующую…
За другими делами дядя Вася был «неинтересным». А когда садился за основное дело — преображался. Мальчик разглядывал дядю Васю в упор — тот ничего не замечал: работал. И только возглас тети Оли: «Василек, Вася, кушать!» — останавливал его, возвращал к жизни, только тогда, разулыбавшись неизвестно чему, дядя Вася поднимался из-за стола, обнимал жену за худые плечи и говорил: «Ух и холодно у нас» — и начинал дрожать, как бы доказывая правоту тех своих слов, а потом разминался: расставит руки, упрется в обе стены сразу — до того мало было жилище, поднимет их, касается потолка — невысок был саманный, наспех сложенный когда-то дом для временного, слишком затянувшегося проживания.
Тетя Оля просто так не звала — дядя Вася деловито убирал все со стола: тетрадки, карандаши, ручку. Стол превращался в обеденный, на него тетя Оля ставила алюминиевые кружки и закопченный на керогазе ворчащий чайник.
…А бывало, дядя Вася играл на гармошке, склонив набок чуткую голову, стараясь изо всех сил не глядеть на метавшиеся по клавиатуре неловкие, но жадные до игры пальцы. Каждый фальшивый звук передергивал его лицо, мучил — играть ему всегда хотелось, и он, закрыв глаза, пел свою любимую хохляцкую:
Распрягайте, хлопцы, коней,
Тай лягайте спочивать,
А я пиду в сад зеленый,
В сад криниченьку копать…
А потом была студенческая пора, библиотека, табличка на двери: «Для профессоров и академиков». Его удивило, что во многом труд их похож на все то, что ему доводилось видеть: у каждого из них на столе был хорошо знакомый порядок — точь-в-точь как у дяди Васи, та же сосредоточенность, как у кузнеца, конюха, тети Оли. Разглядел он и радость на их лицах — чем она отличалась от радости плотников, кузнеца? Только пальцы: те — в мазуте, эти — чистые, а радуются — одинаково. И еще тишина — ему не приходилось до сих пор ощущать ее рядом с человеческим трудом. То песня, то слово, треск швейной машинки, удары молота — постоянно работа людей сопровождалась звуками, а тут…