Чудом выжили в лихолетье, выстояли, потому что гуртом. Особая связь соединяет людей по злым временам, споры — потом.
…Двое березницких мужиков хлопотали у амбара: Бицура — злой, исподлобный, рядом Мишка Ляхов — добрый, улыбчивый, с озорными искорками в глазах, как приклеет иное слово, не отцепишь, полдеревне прозвища между делом надавал — не обидные, правильные. Теперь фамилию настоящую не вспомнят, а кто Пупок или Мазен, Ферт, Троха — знают точно.
Ляхов — крепкий, под тесной рубахой хорошо видны приметы его силищи: широкие плечи, жилистые руки. Начнет стоговать — один на верхотуре стоит, управляется, а под стогом чуть не вся деревня. Доску-дюймовку с одного удара развалит надвое и хоть бы что. У них, Ляховых, порода такая — отец в телегу впрягался вместо лошади, под Белой горой в непогоду воз вытягивал из грязи. Дед его кузнец Чергенец такие номера выкаблучивал — про них вся округа хорошенько знала. Теми историями городских потчевали — рты раскрывали, не верили.
…Давние счеты у Ляхова с Бицурой, застарелые. Только время распорядилось отложить споры до лучшей поры. Вдруг придется постучать соседу в двери, хлеба попросить — такое очень даже возможно, а никто тебе не откроет, не ответит, еще и кобеля спустит, наешься тогда. И хоть мутился Мишкин взор, когда он глядел в бицуринову сторону, но про хлеб помнили оба — хватало ума.
А разбирались они в том, кто из их детей кого достоин, кто лучше — бицуринова дочка Антонина или ляховский сын Николай… С раннего детства взялись дети дружбу водить. И все бы хорошо, если бы Бицура не съехидничал при всех про Ляхова: «Куда нам, безлошадным, да за кулацкий стол…»
Больно кольнул Мишку теми словами. С того улыбки, как желуди, посыпались, скрипнул он зубами, сжал кулаки. Если б не народ, не удержали Мишку — своротил бы худосочную шею Бицуры.
И пошло у них. Как назло, никак не окрепнуть бицуринскому двору, может, оно и само б все сгладилось тогда, определилось. Никак не выберется бедный Бицура из безлошадных. Взялся бы, работал как все, глядишь, дела бы и поправились: не один двор из таких, как он, уже выладнался, и насмешки куда подевались. Время хорошее: объявили разрешение торговать на рынке. У людей деньги завелись. Попервости жгли ладони, непривычно было. Все ж, бывало, натурой. Соизволит хозяин дать копейку — получишь, а нет — так и не узнаешь, как она выглядит. Теперь другое — отдал людям, что положено, остальное — твое. Вези в город на базар, продавай, продал — считай доходы, твои они, что хошь покупай: пеньку, косу, цеп новый, домашнюю мукомолку складную, гвоздей, ситчику — чего душа пожелает. «Разве то не жизня, — удивлялись мужики. — Теперь сам себе барин, теперь и песни петь можно…» По таким-то временам грех дело не поправить.