— Отыскать дерево не трудно, — сказал Макс. — Только бы мне вообще туда добраться на этих дурацких штуках, — добавил он, показывая на свои костыли.
— Ну, с этим-то вы справитесь! В случае чего мы вас докатим, там наверняка выдают напрокат инвалидные кресла, — успокоила его Розали, а в ее смехе было что-то такое, что рассеивало все сомнения.
Затем гости сели в маленький автомобильчик Розали и уехали. Макс еще постоял в дверях, провожая их глазами. Жизнь продолжалась. Она всегда продолжается. Огонь, который передают друг другу по эстафете, пока он не домчится до места назначения.
Он приковылял обратно на террасу и снова уселся в плетеное кресло. Над садом разливалась ночная прохлада. Макс задумчиво посмотрел на выцветшую фотографию, все еще лежавшую на столе.
Откинувшись в кресле, он на миг закрыл глаза. Перед ним предстали двое, он и она, полные молодого задора, в солнечный день в Булонском лесу. Улегшись на клетчатом одеяле под старым каштаном, они шутили и веселились. Шершавое одеяло было немного кусачее. Руфь была в красном платье в белую крапинку, которое так ему нравилось, и губы у нее были почти такими же яркими, как платье. Солнце, пробиваясь сквозь листву, рисовало на одеяле и ее голых ногах пляшущие блики. Босоножки она скинула. Чирикала птичка. Небо было синее синего. По нему неспешно проплывало облако.
Стоял чудный летний денек, и казалось невообразимым, что он когда-нибудь кончится со всем его великолепием. Всюду ощущалась какая-то необычайная легкость, такая явственная, что хоть трогай ее руками. И Макс вдруг почувствовал такую же легкость в своем сердце. Стоит захотеть — и полетишь!
Он открыл глаза и ощутил, как его охватила давно забытая любовь к жизни. Да, он любит эту жизнь, такую богатую, а порой почти нищенски бедную. Но она — это все, что у тебя есть.
Он взял со стола фотографию, перевернул ее и на обороте увидел сделанную карандашом пометку: 22 июля 1974.
Долго еще он сидел, уставив взгляд в сумерки. И одна мысль, мелькнувшая у него днем, мелькнувшая так легко, как невесомое касание руки молодой женщины, вдруг неодолимо завладела его сознанием.
— Неужели нельзя было обойтись без того, чтобы пинать меня ногой в голень? — спросил Роберт, когда они выехали на маленькую улочку, ведущую от дома.
— Или, по-твоему, это та чуткость, о которой ты столько говоришь?
Поддернув штанину, он полюбовался на красовавшийся под ней солидный синяк.
— Я думала, американцы не боятся боли, — отшутилась Розали.
— Индейцы, индейцы не боятся, — поправил ее Роберт. — А я всего лишь жалкий, изнеженный янки.