Она должна была придать смысл всем их смертям.
Даже Кацуо.
Его имя уже было зачеркнуто, когда она села на корабль. (Обслуживающий караван нашел его несколько часов назад, сказал Яэль судья, следящий за временем, когда она спросила об этом. Медики ничего не могли сделать, только передавать по радио о роковой аварии.) Яэль смотрела на нарисованную мелом линию, пока ее глаза не сомкнулись, и все стало одним большим белым размытым пятном. Таким же пьяным, как ее мысли.
Цуда Кацуо. (Нет: Цуда Кацуо. Я должна думать о нем без черты. Какой толк в этих линиях?) Семнадцать лет. Родился в Киото. Победитель восьмой Гонки Оси. Мертв. Как и многие другие. Столь многие, многие другие…
Пять секунд. Не такое уж большое преимущество. Но был еще один отрезок. Один финальный отрезок.
Где мои перчатки? Ох, правильно, остались там на дороге. Потерянные. Исчезнувшие.
Исчезнувшие, исчезнувшие, исчезнувшие.
На борту «Кайтена» не было спальни. Гонщикам предоставили собственные каюты для путешествия. Это были практичные помещения, в которых были только туалет и кровать. Когда Яэль дошла до комнаты Адель Вольф, она рухнула на свежее постельное белье и заснула мертвым сном. Неподвижным, темным и без сновидений.
Когда она проснулась, дневного света не было. И не было Феликса, улыбающегося и машущего ей рукой, чтобы она подошла и увидела цвета. Крошечное окошко ее иллюминатора было заполнено мраком. (Может быть, сумерки? Или рассвет? Невозможно было сказать.) И Феликс… он спрятался в своей каюте, если он вообще был на судне.
Сначала Яэль подумала, что у нее кружится голова, когда села на кровати, но вскоре поняла, встав на напряженные ноги, что это было движение судна. Они были уже в море. Другие гонщики должно быть взошли на борт, когда она спала.
Все, кроме Кацуо.
Мысль, имя, ударили ее с холодной, ужасной ясностью утра. Не было больше размытого пятна, оцепенения.
Воспоминание о том, как он тяжело свалился на дорогу, ломая конечности и суставы и жизнь, казалось кошмаром. Большим, чем жизнь, цепляющимся к ней, как жирная пленка, заставляющим ее чувствовать себя слабой, грязной.
Слишком многие ее кошмары были реальными.
– Цуда Кацуо мертв, – сказала она вслух гладким металлическим стенам. Слова вернулись к ней эхом: слабым, слабее, еще слабее…
Ее разум взбесился. Танцевал вокруг нее. Или моя жизнь, или его. Я не виновата. Не совсем. Если бы он отпустил мою руку, если бы он не отклонился назад так резко, он бы не потерял равновесие. Я не выбирала его смерть. Но я стала ее причиной…
И голос, который шептал громко, громче, громче всех – старейший шепот из всех – сказал только одно слово: монстр.