Эта тишина говорила о том, что я тут один, что я ни с кем не сражаюсь.
Однажды, ранним воскресным утром, я уставился на себя в зеркало и увидел кого-то другого. Сквозь небольшое окошко под потолком в ванную струился неуверенный февральский свет, и я застыл в его потоке: полуголый, встрепанный, с бессонными, опухшими глазами.
Худое жилистое тело покрывали синяки, взявшиеся неизвестно откуда. Зажившую бровь теперь пересекал уродливый рубец.
Это был я. Тело уже практически лишилось подростковой угловатости, превращая меня в кого-то другого.
Происходило ли то же самое с тем, кем я был?
Я стоял около часа, вглядываясь в свои тревожные темные глаза, рассматривая тело, внезапно ставшее чужим, и пытался понять, где выход — выход из башни, которую никто не атаковал.
Мне вдруг захотелось найти себе применение, стать полезным, как набор столярных инструментов. В этой связи я впервые задумался об увлечении, которое шаг за шагом могло бы вывести меня в мир людей, где я, может, все-таки найду свое место.
Саша, как я уже говорил, много читал и любил изучать рыб. Полунаучное хобби. Однако оно мало помогало ему социализироваться. Тоже своего рода побег в себя.
Но были и другие примеры. Например, у нас учился Майк, энергичный и незамороченный парень, который очень любил стучать. В итоге он достучался до того, что ему приобрели барабанную установку, и он даже создал с ребятами из Интернета группу. Слушали их только знакомые да их девушки, но это был в некотором роде клуб по интересам. Майк постоянно рассказывал, как они встречаются на каких-то гаражных вечеринках с другими группами и стучат уже все вместе. Эта разновидность хобби вела во внешний мир.
Но я таким талантом не обладал, хотя музыка была моим вторым пульсом, отмеряя каждый сделанный шаг, и я подменял ею до какого-то времени все.
В последнее время стало модно увлекаться фотографией. В нашем классе этим страдали Карина и Артур, но все их звали Кэнон и Никон — по марке камер, которые у них были.
Фотографию я тоже находил интересной и иногда снимал на свою небольшую пленочную камеру все те пустыри и стройки, где бродил после школы. Получались отстраненные, постапокалиптические снимки — может, в них даже что-то было. Но казалось, что фотография популярна потому, что это самый легкий вид искусства. Не надо овладевать штриховкой или проигрывать часами гаммы: просто наведи объектив и нажми на кнопку.
Еще я любил писать. Мне нравилось наблюдать за миром и затем укладывать это в слова, находящиеся для всего сами. Учителя отмечали, что мои сочинения чуть интереснее среднестатистических. Одна из них, которая как раз вела у нас литературу той зимой, подозвала меня к себе в начале января и сказала, не скрывая легкого любопытства: