Мы зашли в подъезд и начали подниматься куда-то вверх. Это был старый четырехэтажный дом, построенный в начале прошлого века. В городе осталась таких парочка, и они считались чрезвычайно добротными. Потолки здесь были очень высокими, а окна — огромными. В квартирах часто даже имелась какая-то лепнина на потолке. Лестница, по которой мы поднимались, была широченная, и перила блестели, словно их наполировали пару минут назад. Женщина привела меня на последний этаж, и я отметил, что на площадку выходила всего одна дверь, хотя на других этажах было по три.
Она кивнула, чтобы я проходил. Даже в полумраке стало понятно, что комната гигантских размеров. В глубине мерцал золотистый ночник.
— Садись…
Она пришла уже с аптечкой и включила нормальный свет.
— Тебе не позавидуешь…
— Там что-нибудь осталось? — спросил я, имея в виду лицо.
— Сейчас посмотрим, — усмехнулась она.
Ее пальцы живо смыли с меня кровь и обработали какие-то мелкие раны. Я глядел на нее исподлобья, слабо понимая, что происходит. Видел только ее четко очерченные брови и внимательный прищур.
— Что с телом? — мимоходом поинтересовалась она. — Что болит?
— Все.
— Тебе нужно в любом случае в больницу, сделать снимки.
— Я шевелюсь, значит, все нормально.
Ей было где-то лет тридцать. Однако ее взгляд говорил о том, что душою она старше. Так мне казалось.
— И чего они от тебя хотели?
— Не знаю. От меня все чего-то хотят. Один я ничего не хочу.
— Может, ты действительно всем должен? Столько людей не может ошибаться, — хмыкнула она.
Затем ее взгляд упал на мою одежду. Она была мокрая и грязная, а джинсы порвались на одном колене.
— Далеко живешь? — поинтересовалась она.
— Ну… где-то в часе отсюда, если пешком.
— Значит, надо вызвать такси.
— Не надо. Я сам.
— Или тебя окончательно добьют…
Я устало взглянул на часы. Циферблат был разбит, но стрелки двигались. Час ночи. На телефон даже смотреть не хотелось.
— Мать меня убьет, а не они… — отстраненно пробормотал я самому себе.
Женщина глядела на меня пару мгновений, раздумывая о чем-то. Я не мог понять, что у нее на уме. Обычно я хорошо разбирался в людях буквально с первых же минут, такой у меня был дар. Но с ней не получалось. Она оказалась какая-то… непросматриваемая.
У нее были темно-каштановые, аккуратно подстриженные волосы — кажется, такая стрижка называлась «гарсон». На лоб элегантно спадала пара длинных прядей. Брови, как я уже говорил, словно тщательно вырисованы, хотя на ней ни грамма косметики. Их четкий, прямой контур временами придавал ее лицу выражение интеллектуальной хищности. Но взгляд оставался совсем неясным, постоянно ускользая, даже когда она смотрела прямо в глаза. Губы застыли в непонятной усмешке.