Воробьев вскочил, принес воды. Ларьев достал лекарство, забросил в рот две таблетки, запил водой. Сергеев сидел неподвижно, как монумент.
— Одна из целей заговора, о котором я говорил вначале— дискредитация и компрометация советских специалистов. Так вот, мы уже столкнулись с этим в ряде районов. Вы, наверное, знаете, что на сторону Советской власти в ее первые годы перешло работать довольно много технической и творческой интеллигенции, специалистов. Так вот, наиболее уязвимым звеном и явились эти специалисты. Как же их дискредитируют? Пишутся анонимки, совершаются преступления, которые спаливаются на них, в иных случаях имеет место открытый террор, запугивание, шантаж, подкуп. Одним из объектов компрометации и стал ваш Бугров. Вот и получается, товарищ Сергеев, хотите вы этого или нет, а вы сыграли на руку нашим врагам!
Ларьев говорил просто, даже с некоторой долей веселости, так что его речь звучала совсем вроде бы безобидно, и можно было слышать лишь эту шутливую интонацию, как и делал Семенов, постоянно похмыкивая, а можно было воспринимать лишь то, что он говорил. Сергеев слышал последнее, ибо юмора не понимал вообще и любое его проявление считал за насмешку и издевательство. И услышанное да еще в таком насмешливом, уничижительном тоне так потрясло его, что, выслушав последние слова, он вдруг поднялся и, ничего не видя вокруг себя, сшибая стулья, вышел в приемную.
Ларьев обескураженно взглянул на Воробьева, и Егор выскочил следом за Сергеевым. Василий Ильич, расстегнув гимнастерку, сидел в сенях и тяжело дышал, неподвижно гляди в одну точку.
— Иди обратно! — приказал Сергеев.
— Пойдем вместе, — предложил Егор.
— Я тебе что сказал? — тяжело выговорил Сергеев. — Ну?.. — Он в упор взглянул на Егора, и Воробьев не выдержал его жутковатого взгляда. — Я сейчас приду, — добавил он. — Скажи, по нужде вышел, приспичило!.. — раздраженно выговорил Василий Ильич, и Егор вернулся. Он вдруг понял, что Сергеев не раздавлен, нет, он взбешен и вышел лишь потому, чтобы не сорваться и не наговорить грубостей этому старорежимному интеллигенту из Москвы, коего считал теперь злейшим врагом Советской власти.
— Что, Василий Ильич? — встревоженно спросил Ларьев, когда Егор вернулся.
— Все в порядке, — кивнул Воробьев.
— Н-да… — Ларьев кашлянул. — Я понимаю, нелегко сознавать, что совершил ошибку, но что же делать? Наша профессия такова, что ошибки, которые мы совершаем, стоят очень дорого, порой не только одному человеку, но и всему государству. Мы, ленинцы, а я состою в партии с тысяча девятьсот одиннадцатого года, когда еще вели эту борьбу в условиях подполья, поклялись, что создадим государство, основанное на правде, что правда станет нашим государственным принципом, как бы горька она ни была! — голос Ларьева вдруг обрел силу, зазвучал мощно и звонко. — И народу мы обязаны говорить правду. Поэтому, согласно данных мне товарищем Менжинским полномочий я отменяю приказ об аресте Бугрова. Пока на этом все, товарищи, спасибо! Дальнейшие указания получите от товарища Сергеева! — едва Ларьев закончил, вошел Василий Ильич, сел у стола.