Поняв намерение бедняги, Гузман осторожно подошел к нему, встал рядом и увидел, что тот бледен как смерть. Тогда он решил попытаться наладить контакт.
– Не делайте этого, не надо, – сказал Гузман.
Но сразу понял, что уговоры ни к чему не приведут. Пропасти часто затягивают, особенно тех, кто решился встретиться с ними лицом к лицу. Сейчас Гузману нужно было озарение. Чтобы вывести беднягу из кататонического оцепенения, даже самых правильных слов недостаточно, необходимо было найти особый прием, особый способ.
– Вы кто?! – что есть силы гаркнул Гузман, вызвав эхо и тем самым придав пустоте некую материальность.
Парень явно такого не ожидал и вздрогнул на той тоненькой ниточке надежды, что еще связывала его с жизнью. Однако теперь он, по крайней мере, сознавал, какая опасность у него под ногами.
– Дардамель, – сказал он шепотом, словно не хотел нарушить свое шаткое равновесие.
– Я не спрашиваю, как вас зовут, я спрашиваю, кто вы?! – снова рявкнул Гузман.
Дардамель чуть повернулся к нему и вопросительно на него взглянул:
– Я музыкант-изобретатель.
Теперь пришла очередь Гузмана потерять равновесие.
– Это еще что за хреновина такая? – взвизгнул он.
– Если перестанете орать, я объясню, – испуганно пролепетал парень и поспешно начал: – Я изобретаю музыкальные инструменты. Ну, в общем, новый звук.
– А я-то думал, что нот всего семь, – возразил Гузман, понизив тон.
– Это потому, что вы, как все, думаете, что музыка состоит только из нот.
И прибавил, что вот такие вот и довели его до того, что он теперь стоит перед пропастью.
– Я создал инструмент. Но никто не желает его признавать инструментом. И все надо мной смеются.
– Кто смеется?
– Все. И коллеги-музыканты, и коллеги-изобретатели.
Да, это и в самом деле было слишком. И Гузман вдруг посочувствовал парню. У человека можно отнять все: уважение, честь, достоинство. Но если убить его мечту – это конец.
И в этот самый момент Гузман понял, что Дардамель сделает-таки последний шаг в пустоту, и он не сможет его удержать, потому что единственное, что тут поможет, – это изменить природу вещей. А такой властью он не обладал.
Но тем не менее он решил, что если уж он не в состоянии изменить собственную жизнь, то хоть попытается изменить взгляд на жизнь Дардамеля. И он сделал то единственное, что умел делать хорошо. Он уселся на край пропасти, порылся в кармане и достал тонкую сигару. Потом трижды постучал кончиком по тыльной стороне ладони – абсолютно бессмысленный жест, который, однако, для курильщика очень важен, – и, закурив, начал рассказывать историю Эвы Мольнар.