– Да кто же вас наказал?
– Бог, кто же еще? – отозвалась она, насупившись. – Чего еще ждать от особи мужского пола?
Больше они о Камилле не говорили. Эва избегала произносить ее имя. В последний раз она намекнула на нее, и то не называя имени, когда вдруг с неожиданной теплотой взяла его лицо в ладони и сказала:
– Выбери кого-нибудь, Гузман. И сделай так, чтобы выбрали тебя.
В последующие дни Гузман стал замечать, что Эва начала худеть. Это происходило слишком быстро и вызвало тревогу. Врачи объявили, что это дурной признак. Но Гузман был спокоен, он понимал, в чем дело: по мере того как продвигался ее рассказ, Эва препоручала ему себя, а следовательно, перекладывала на него грех собственной жизни.
– Ваша подруга умирает, – говорили ему.
– Неправда. Она просто облегчает душу.
В конце концов они провели вместе пять лет. Однако смерть Эвы Мольнар принесла с собой кучу неожиданностей.
Первой было то, что старая дама оказалась почти нищей. Гузман стал единственным наследником нескольких украшений и вороха женских платьев. Но он ни на секунду не почувствовал себя жертвой обмана. Она просто не умела обманывать.
Когда-то она была богата, однако последние годы прожила за счет гостеприимства своих друзей. Они предоставляли ей стол и кров и все, в чем она нуждалась. Потому она и не отдавала себе отчета, насколько быстро таяло ее состояние, подтачиваемое непомерными тратами.
Гузмана это не огорчило, он получил гораздо больше.
Горы.
Он продал скудное имущество подруги и отправился снова в те места, где они побывали, чтобы сообщить печальную весть всем, кто любил ее, и оставить частицу ее праха на каждой из гор, которым она с любовью бросала вызов.
– Вы же говорили, что Гузман разбогател благодаря тому, что хорошо умел делать! – запротестовал Якоб Руман.
– Как я сказал, так оно и есть, – подтвердил пленный. – Доверьтесь мне и позвольте мне закончить.
После смерти Эвы Мольнар Гузману оставалось только признать, что он вернулся в исходную точку. Без средств к существованию он не сможет ни удовлетворить свою неодолимую страсть к курению, ни выполнить заключенный с Эвой договор: передать людям ее историю вместе с другими.
Он думал об этом, развеивая с Монблана последнюю горстку праха своей подруги. И вдруг на краю обрыва увидел человека, который неуверенно топтался, словно его одолевало сомнение. Если стоишь перед пропастью, тебя может охватить восторг, может закружиться голова, может начаться дрожь, но нельзя позволять себе сомневаться. Потому что крутой обрыв всегда усиливает неуверенность.