Несколько минут доктор провел под тиканье стенных часов. Затем дверь снова открылась, и он встал. Вошла женщина. В коротких, остриженных по моде волосах серебрились седые пряди: наверное, у хозяйки не было привычки их красить. Удлиненные линии стройного тела, смуглая кожа. В воображении Якоба Румана ей не могло быть пятьдесят семь, она все еще была молодой девушкой, такой, как в рассказах. Его поразили ее глаза: молодые, очень черные, своеобразного «арабского» разреза. Они тотчас же остановились на нем, и она протянула ему руку.
– Прошу прощения, что вам так долго пришлось ждать моего звонка, – сказала Исабель Скотт-Филипс.
– Прошу вас, не извиняйтесь. Это я опоздал на двадцать один год, – ответил Якоб Руман.
– Думаю, найти меня было нелегко.
– Дело не только в этом. Я сельский врач, не слишком богатый, и много путешествовать не могу.
О том, что эта поездка потребовала от него десяти лет строжайшей экономии, он промолчал.
– И потом, в наше время выехать из Австрии не так-то легко.
– Понимаю.
Исабель указала ему на диван, а сама села в кресло напротив.
– Я отдаю себе отчет, что вторгся в вашу жизнь без предупреждения, и, возможно, вызову у вас не очень приятные воспоминания. Поверьте, я не хотел причинить неприятности ни вам, ни вашему мужу.
– Джорджа нет в городе. Он поехал с нашей младшей дочерью на скачки. Она большая поклонница лошадей.
Значит, у нее есть дети, с радостью отметил Якоб Руман. Этого ей и хотелось, когда она была с Гузманом.
– Это муж убедил меня встретиться с вами один на один. Джордж хороший человек.
Якоб Руман все понимал, не так-то легко встретиться с прошлым.
– Может быть, мне следует сначала назваться, а потом уже объяснить, зачем я здесь.
– Да, пожалуй, – только и сказала Исабель, приготовившись слушать, однако, без всякого волнения.
И в течение следующего часа он рассказал обо всем, что случилось в ночь с 14 на 15 апреля на Монте-Фумо, на Дым-горе, в том виде, в каком в его памяти оставил эту историю Дави. Она молча следила за каждым поворотом рассказа, не шевелясь, сложив руки на коленях и время от времени кивая. Рассказ, казалось, не производил на нее заметного впечатления, но Якоб Руман замечал, что всякий раз, как он произносил имя одного из героев, в ней что-то неуловимо менялось.
Он поведал ей, как погиб Дави. Его расстреляли у самого ледника. И пока его вели перед строем расстрельной команды вместе с другими пленными, этот итальянский офицер, отказавшийся назвать свое имя и воинское звание, выглядел почти довольным, что снова встретил свою подругу-смерть после той ночи, когда они впервые увиделись на «Титанике». И пока расстрельная команда заряжала ружья, Дави на миг вновь обрел свою былую гасконскую дерзость и крикнул: