— Все люблю, Костя, все: и жизнь, и свой дом, и березовую рощу на берегу реки, где живут мои отец и мать, и Черное море, где служил два года в береговой обороне. И еще люблю музыку. Музыку люблю, Костя…
— А какую музыку любите? — не поднимая головы, спросил Костя, чувствуя, как широкая горячая ладонь опускается на его вихрастый чуб, бережно приглаживая волосы. Костя никогда не поверил бы, что у такого здоровенного и внешне грубого человека могут быть такие ласковые руки.
— Сегодня я был в Доме техники, — продолжал Зернов, — там стоит рояль. Так хотелось отвести душу, но уже было светло.
— А мы туда ночью сходим, поиграем.
— Нет, Костя, сейчас не до музыки.
— Ну и зря, — возразил Костя, пытаясь вернуться к прерванному разговору. Он не знал, что Зернов уже доложил о нем командиру полка и что короткая, но хорошая дружба их может прерваться в любую минуту.
— Ну вот что, Костя, — сказал Зернов, вставая, — идем в штаб. Там тебя ждут.
Штаб полка расположился между двумя глубокими оврагами, что проходят через всю территорию заводского района. Недавно здесь зеленел парк. Он был в самом центре заводского поселка. Кусты акации, сирени и орешника стояли зеленой стеной, ограждая посетителей от жаркого солнца в зной и от песка во время ветра. В аллеях почти круглые сутки стояла прохлада. Хорошо было тут играть в прятки… Залезешь в кусты — и попробуй найти! Вечерами к развилке оврага по аллеям и тропкам со всех сторон парка стекались люди. Тут стояли, как на подбор, высокие, стройные деревья. С открытой эстрады, устроенной под тенью двух косматых тополей, выступали артисты, музыканты.
Теперь в парке все изменилось. От красивых зеленых аллей, идущих туннелями между густыми зарослями акаций и сирени, не осталось и следа. Парк превратился в сплошные ямы и воронки от снарядов и бомб. Вместо тропинок появились извилистые траншеи, ходы сообщения и ломаные линии окопов, вырытых в несколько рядов. Только кое-где из пепла выглядывали комельки обгоревших кустов акаций да одинокие стебли орешника.
Там, где раньше была эстрада, среди воронок и куч земли все же остался один старый могучий тополь. Прошитый и поцарапанный осколками, расщепленный прямым попаданием мины, он выглядел калекой. Всего лишь один сук-обрубок остался на нем. Взрывные волны оборвали кору, и сук торчал, как ампутированная по локоть рука. Упади тополь — и не на что опереться. Но он стоял крепко, настороженно и, словно сознательно, накренился в сторону фронта.
В тридцати — сорока шагах от тополя расположилось зенитное орудие. Оно было замаскировано так, что ствол орудия напоминал дерево. Может, поэтому так много досталось тополю.