Сохатый положил котелок и вопросительно посмотрел на старожила.
— Во! — удовлетворенно воскликнул Рось и приподнял вверх указательный палец. — Посмотрите все, как он положил. Вверх дном! Почему ты так положил?
— Ну... От мышей... Чтобы грязь не попадала... — все еще недоумевая, к чему клонит Семеныч, промямлил Гришка.
— Вот и я про то же говорю. Человек тайги всегда ложит или вешает посуду только так — вверх дном! Когда я глянул на полку — в жар бросило! На полке ведерко стояло. Но стояло не так, как его оставляют все охотники и люди тайги — вверх дном, а наоборот. Спрашиваю: что же это ты, Кузьмич, с каких пор мышиный помет собираешь? Он увидел это безобразие и еще больше орать стал. Оказывается, что так ведерко оставил не он. Стали грешить на Андрея. А меня опять сомнение взяло. Думаю: как так, Андрей — человек тайги и мог поставить ведерко безобразным образом? И вообще зачем он его брал в руки? Нехорошо как-то за парня сделалось, совестно. К этому времени все разошлись по работам, а я в тот вечер на солонец засобирался. И надо же такому случиться: через день мы с Андреем в тайге встретились. Я марала на солонце подстрелил, а он на выстрел пришел. С ним был сотоварищ. Опять же ты, Гришка! Помнишь ли, как в ночь гулянки на берегу речки едва мужика не придушил?
Стараясь казаться удивленным, Сохатый вскинул брови, но под проницательным взглядом Семеныча потупил глаза и опустил голову:
— Как же! Помню... Кое-что...
— Так вот. Того мужика Иваном зовут, — продолжил Семеныч. — Друг мой. С детства. Но разговор не об этом.
Рось замолчал и потянулся рукой в карман. Кто-то из старателей в нетерпении протянул ему готовую, только что свернутую цибалку:
— Ну, кури! Да не тяни душу, говори побыстрее.
— А ты не торопи. Скоро только глухарь капалуху топчет. А разговор должен быть основательным, по порядку, — спокойно сказал Семеныч и неторопливо прикурил от зажженной кем-то керосиновой лампы.
— Так вот я и говорю, — продолжил старожил. — Повстречался я в тайге с Андрейкой. Разговорились у костерка. Я спросил у него, не он ли приколол Тимохе мужскую доблесть. Он согласился, сказал, что было дело. Но и сказал, что в этом деле он участвовал один. Один — это значит без Лехи. Я более ничего не спрашивал, но сам для себя заметил две вещи. Первое — это то, во что был обут Андрейка. А на ногах у него были бродни, такие же, как и у любого старателя.
И тут меня такой интерес пронял, как это, думаю, так получается? У человека бродни — что медвежья лапа! Кожа, она и есть кожа. Если медведь пройдет по мокрой траве, у него вся грязь сразу же отмоется, сколько бы ее там ни было. Так? А ведь Андрейка к складу по мокрой траве шел. А это значит, что бродни у него были чистыми, без грязи. И никак он не мог в складе грязь на полу оставить. И еще одно. Заперво я думал, что с Андреем и Леха был, и это он окурок бросил на землю, потому как он в то время папиросы курил. Ан нет. Не так дело было.