— Нет. Я не ольховский. И то, что ты меня в Чибижеке не видел, тоже верно. Однако родился и вырос я здесь, в поселке. Род наш — старый, можно сказать, древний. Предки в эти края пришли еще при матушке Екатерине. Мой прадед такие самородки отмывал — как шишки кедровые! В те времена в Чибижеке много золота было, очень много! Дед говорил, что с лотка по три-четыре «таракана» отмывали. Но счастья от этого не было. Купцы все за бесценок скупали. А потом, как в тридцать седьмом государь Николашка издал указ о частном землепользовании, так они и вовсе обнаглели! Все фартовые участки застолбили, а нас — в рабы. Только за Петром Подсосовым тридцать шесть приисков числилось! Так у него была мода — своим детям на Рождество золотые прииски дарить. А дочек у него было три: Екатерина, Лизавета и Анна. Еще сын был, но сейчас не упомню, как звали. Вообще Подсосовых было много. В Минусинске жили, купечеством занимались. Говорили, что Подсосовых в городе целая улица была. А улица та — из конца в конец города. Только никто тех Подсосовых в Чибижеке не видал. Вместо них — полномочные да управляющие. Так вот я к чему свой разговор веда: не было никогда простому мужику счастья в жизни, наверное, и не будет!
Дядька Иван хлебнул из своей кружки. Глаза его засветились печалью и скорбью от несправедливости, испытанной за жизнь. По всей вероятности, желая высказать первому встречному накопившуюся в душе боль, поговорить с человеком после долгих дней скитаний по тайге, он с живостью продолжил:
— Вот скажи, как жить в этом мире, когда кругом коварство, хитрость и обман? В начале века мои деды заняли участок, небольшой ключ по Крестовоздвиженскому прииску. Скажу сразу: не без крови обошлось это дело. Моего дядьку с семьей бродяги порезали. И все из-за него, золота. Ну да ладно, дело прошлое. Только начали помаленьку обживаться, дома срубили, колоды вывели, шурфы закопали. Пошло дело, золото стали добывать. Прослышал о том Петр Подсосов, в Минусинске зафрахтовал этот участок, подарил дочке Екатерине. В одно лето приехал из города поручный с рекрутами, привез бумагу. А что в той бумаге отписано — один Бог ведает! Из нас никто грамоте не обучался, да и бумага по тем временам была как знамение. Неслышимый и незримый глас царя. А царь не кто иной, как сам Господь Бог! Так вот погнали нас с собственного прииска, как блудных собак. Наши дома пустили под склады, магазин да золотоскупку заняли. Понагнали из уезда кандальников, наняли бродяг и на наших же шурфах да колодах золото стали отмывать. Нам предложили либо работать на Подсосова, либо убираться с прииска. Делать нечего. Стали мы на купца горбатиться. Ну а сами конечно же всем родом стали средства подкапливать, чтобы, так сказать, себе прииск откупить. Копили долго — почти полвека. Наконец-то собрали нужную сумму, отправили моего тятю в Минусинск. До Минусинска из Чибижека на коне дней шесть ехать, не менее. А на дорогах по тем временам разбойников видимо-невидимо. Пришлось отцу тайгой пробираться, а это и того дольше вышло. Короче говоря, ездил наш тятя до осени, но прошение на прииск подал. В городе сам губернатор ему сказал: «Жди!» Ждали долго — четыре года! На пятый год тятя поехал в город, еще золотишко повез. И вот только тогда нам купчую отписали. Какой-то многоуважаемый гражданин Барисман отказался от прииска Любопытного, что в Тартаяке. Тартаяк от Чибижека — еще пол сотни верст. Глушь, тайга непроглядная. С продуктами еще тяжелее, чем в Чибижеке. Но делать нечего. Переехали мы ранней весной в Тартаяк. Но не все, половина рода осталась горб на Подсосова гнуть. К той поре сам Петр помер, а дочка его, говорят, состарилась. Ну а золото конечно же шло наследникам, хотя никто этих наследников и в глаза не видел. Один управляющий с заверенными листами. Ну да ладно, Бог с ними! Я про себя сказ