Капитану Пономарёву минутами начинало казаться, что он становится моложе.
После ужина в одиночестве, попыхивая сигареткой, он посидел за калиткой на лавке. Небо – вечерело здесь, в горах, стремительно – зарево́ и роскошно просветлело напоследок, леса и елани залучились тысячами оттенков зрелой зелени уходящего лета, блеснули юной золотцеватостью подступающей осени. Сурово взглянули в глаза горы. Но они отчего-то уже не показались мрачными, зловещими, а – величественными, гордыми. Горы влекли к себе душу капитана Пономарёва.
Он присматривался к сельчанам, а те, казалость, вылавливая, подстораживая его взгляд, здоровались с ним даже издали, как со своим лучшим знакомцем. Подходили к нему этак бочком-бочком да с приглядкой любопытства, заговаривали вежливо, но иной раз не без насмешливости: как там, в городах, живут да что вы, уважаемый, думаете о том, а что о сём?
Отойдёт сельчанин добровольно или Виктор из-под навеса, где потягивал бражку, с шутливой строгостью отгонит его, «приставалу», капитан Пономарёв, забывая курить гасшую сигарету, слушал кондовую саянскую тишину. Но не застывшей и однообразной она была, – она была перевита неброским природным многоголосием: храпом оленей и коней, говорком реки, брёхом собак, взмахами крыльев каких-то больших птиц, стрекотом в травах, жужжанием, звоном отовсюду – не счесть, не различить до конца звучаний таёжной тишины. «Сына бы сюда, что ли, – подумалось капитану Пономарёву. Но он тут же хмыкнул: – Сам недавно хотел удрать отсюда, а Митяньку, значит, – сюда? Что-то вы, товарищ капитан, путаться начинаете в своих желаниях и предпочтениях… А народец-то здесь и впрямь – святая простота. Кому интересно в полку или в городе моё мнение? А тут, точно бы ребятишки: расскажи-кась, дяденька, нам про то, про это. Хм!»
Уже в сумерках пришли с посиделок сыновья Людмилы – Вовка, Петька и Глебка. Проголодавшиеся, розовощёкие, оживлённые, накинулись на молчком выставленную матерью расторопно подогретую еду. Изрядно выпивший Виктор принялся ругать племянников, раскачиваясь на кривоватых ногах:
– Чего опять поздно пришлёпали? А ну-кась, где мой ремень? Щас всыплю вам по первое число!..
– Будя тебе, Витяня, брехать-то, – посмеивался Вовка, самый старший, уже возмужалый, сноровистый подросток-мужичок. Он придерживал неуверенно стоявшего на ногах своего дядьку и пытался увести его в дом. – Пойдём-ка лучше: я тебя уложу в постель.
– Цыц! Люда, где мой тот сыромятный ремень? Куда ты его засунула? – не унимался и не желал в постель Виктор.
Но капитану Пономарёву было понятно, что незлобиво, а для порядка пытается быть взыскательным дядька.