– В двести?! И всё лиственничные брёвна?!
– В двести, в двести. И всё кругляк листвячка нашего родимого, да одно к одному лежат брёвна-то. Вон какая гладенькая дурь-дорога. Она, знаете, ведь по линейке проложена: так один большой, но глупый начальник прочертил на своей карте.
– Почему же теперь дорога заброшена? Ведь в неё вгрохали столько труда. Кошмарного, понятно, труда, адского! Надо подремонтировать её, а потом эксплуатировать на всю катушку, выгоду из неё выжимать. Дурость превратить в ум. Правильно я говорю?
Виктор туго собранной на лбу кожей то ли усмехнулся, то ли наморщился; отчего-то, не сжёгши до конца табак, загасил трубку и спрятал её в карман. Наконец вздохнул и заговорил с вырывающимся наружу дребезжанием, рождавшимся где-то в самой глубине груди:
– Э-хе-хе, старики мне сказывали: уймищу ухайдакали тут народу, и нашего местного, и заключённых из тайшетских лагерей. Без техники, а пилами и топорами пёрли ведь дорогу через тайгу, по горам. Через дебри, завалы, топи. И летом, и зимой. Гнус, стужи, голодуха, болезни – страсть что было. Людей сгоняли на стройку под дулами винтовок, травили собаками, прикладами шибали. Наши, деревенские, талдычили этим супостатам: «Нам не нужна дорога, нам хватает троп. До Покосного мы доберёмся и так, если надо будет». А тот большой, но глупый начальник вспылил, сказывают, и злобно прочертил на бумаге: «Вот так, мол, будете прокладывать! Гора – так по горе, болото – так по болоту. Повелеваю: провести дорогу!» А его трусливые приспешники увещевали наших: «Покосное ближе к железке, к паровозам – вот и хлынет к вам культура и всякие там разные блага. Довольно вам шляться тропами, как разбойникам или зверям!» Двоих тогда расстреляли за непокорство, нескольких упекли в лагеря; правда, они тут же вкалывали, но уже под охраной. Другие вроде как смирились. Ясное дело: струхнули мало-мало мужички. Хотя были такие, что утекли в таёжье, да где-то и сгибли там. Дурь-дорогу, наконец-то, проложили… для начальства: пускай, мол, ездит-катается, если желает. А сами ни разочка единого пользоваться не пользовались ею. Нам, охотникам и пастухам, к чему она? И мы, нынешние, не признаём её, никчемную, постылую. – Виктор заглотнул в грудь воздуха и вдруг выкрикнул: – Тьфу тебе, дурь-дорога! – Помолчав и посопев, пропел по своему обыкновению: – Э-хе-хе-е-е-е.
– Н-да-а, – отчего-то само собой рябило и вело щёку капитана Пономарёва, когда он всматривался в величественную рухлядь и гнильё дурь-дороги. – Что-то подобное было, кажется, с одним из наших царей. Тоже черкнул по карте карандашом, а палец его выступил за линейку и получилась загогулина. С загогулиной и построили.