Единственно, что было откровенно скверным, – саднили и кое-где даже кровоточили стёртые о седло и бока оленя ноги – ляжки – и копчик. «Мозолей я не наработал раньше там, где надо было бы, чтоб кожа стала практичнее, – посмеивался капитан Пономарёв в себе. – Вон, Виктору хоть бы что».
«Да, да, и жизнь, и природа тут необыкновенные, а люди, люди какие! Где нынче встретишь в той, во всякой там нашей другой жизни хотя бы чуточку похожих на них? Не встретишь! Даже в моём полку, кажется, нет таких».
Полк ему было приятно вспомнить. Он гордился своей службой, он любил её смолоду, а теперь в своей зрелости, но и «многой битости», кто знает, и жить без неё не смог бы. «Русский офицер – это так высоко и красиво! – от кого-то услышал он или, не помнил, вычитал ли где-то, и был согласен с этими словами до последней буквы. А от себя теперь сказал: – Службишка-то моя тоже мужичье дело. Разве не так?»
Но странное чувство утверждалось и крепло в нём: будто полковая его жизнь – нечто такое, что было давно, давно-давно, такое стародавнее, что сейчас только и остаётся «умильно» вспоминать и гордиться – как хороша была когда-то жизнь и какие славные люди были в ней. Что теперь с ними, где они?
«Чудно́, братцы, чудно́!.. Как там лейтенантик мой тоненький? Совсем ведь пацан, оберегать надо его, чтобы стал настоящим офицером. А батальонный командир как там поживает, а полковой? А солдатики мои что поделывают? Эх, сюда бы их всех, чтобы увидели они, какая ещё может быть жизнь, как ещё можно обустроиться, чтобы совесть понапрасну не грызла, чтобы радоваться и дождю и солнцу, и дню и ночи, и трудам и отдыху. Как же мало мы ещё знаем о жизни!..»
Встреч в пути было не мало; оказывается, и тайга заселена народом. И радовало капитана Пономарёва, что встреченные им люди и чем-то явственным, и чем-то неуловимым похожи на ставших дорогими его сердцу Виктора и Людмилу с её мальчишками.
«Просты-то просты таёжные люди, да особого, вижу, пошиба их простота. Бесхитростные и наивные, словно не вышли ещё из детства человечества, но вместе с тем… – Капитан Пономарёв замялся в своих раздумьях, подыскивая верное, самоточное слово, однако, кажется, не нашёл. – Мудры-ы-ы, однако! Наверное, мы, всякие там разные разгорожанистые люди и людишки, в детстве или отрочестве задержались, а эти наивные мудрецы посматривают на нас и, чую, незлобиво посмеиваются в душе: “Ну, чего, чего вы мечетесь, чего глотки дерёте, чего гребёте и гребёте под себя? Очнитесь! Живите как люди!” А очнёмся – не испугаемся ли, чего накуролесили, куда забрели?..»