– Война-то кончилась, братцы, – живи, не хочу! – за поллитровкой другой раз восклицал отец. (Восклицать восклицал, бодриться бодрился, однако слёз горючих, как вспомянется о войне, удержать не умел.)
А что же дочь вытворила! Вчера объявила матери и отцу, что беременна от Григория, что любит его и жить без него не может. И ещё надбавила, да так, будто выпалила из пулемёта, – уйдёт из школы и будет рожать.
– Батюшки, срамота-то какая! – взмолились ошарашенные и потрясённые родители. – Убиваешь нас без ножа! Рожать? Не бывать этом! Поутру сбегаем за бабкой-повитухой. Вытравит! Тишком спасём и тебя, неразумную девчонку, и семью нашу от позора!..
Галина – в двери, убежать хотела. Скрутили, заперли в чулане. Слышала она, как плакали и незлобиво поругивались друг с другом отец и мать: кто виноват, как теперь жить, как людям в глаза смотреть? Не раскаивалась Галина, хотя родителей, конечно, было очень жалко. Мало-помалу затихли они, но вздыхали и ворочались во сне.
Что же Галина? Упрямо отдирала подгнившую половицу. Наконец, выкарабкалась через подвал в горницу, оттуда на цыпочках прокралась во двор и в одном платьишке да в прохудившихся чунях устремилась к своему Гришеньке. А на улице ужасная слякоть, мозглый ветер разгуливал, – даже не подумала, сумасшедшая, когда находилась в горнице, что можно накинуть на себя какую-нибудь согревающую лопоть и обуть боты.
Знала, где ночует Григорий, – в зимовьюшке на огороде; там тайком от всей Мальты и всего света и любились они с самой весны, там и клялись друг другу в вечной любви. Между колючих кустов малинника и косматых, словно дерюга, трав прокралась вдоль забора к дырке, боясь всполошить собак и разбудить домашних Григория. Растолкала любимого, целовала его в сонные глаза. Поведала, что задумали её родители. Григорий свесил с топчана длинные босые ноги, не сразу отозвался. Потянулся, зевнул:
– Что ж, вытравляй, коли так оно повернулось. А то житья нам не дадут. Чего доброго, мои прознают – у-у, разорутся!
Ещё разок хотел потянуться и зевнуть, да такую заполучил оплеуху, что чуть не слетел с топчана. Вытаращился на Галину. Грозно нависла она над ним, мужиковатым крепышом, сама же – птаха, тощеватая. Почесал парень в затылке:
– А чего, рожай! Пущай лютуют. А нам-то чего? – мы любим друг друга, мы вместе.
И оба не выдержали – засмеялись, обнялись, утонули в ласках.
– Я никого не боюсь, и ты не дрейфь, – шептал Григорий. – Как-нибудь выкарабкаемся. Вон, на железку пойду вкалывать, а учёба… что ж, отслужу, после уж о школе подумаем.
– Служи, служи, а мы тебя дождёмся… с ним.