– Ч-часы остановились, Миха, – вымолвил я на угасании голоска и прикусил губу. Мне померещилось – в моих волосах что-то зашевелилось.
Слегка потрясли часы, покрутили стрелку, подёргали за цепочку с гирькой и кукушку, которая, как только мы её отпускали, падала в свой домик, – часы стояли.
– Что будем делать? – спросил я, чуть дыша.
– Полома-а-али! – каркнула за нашими спинами вездесущая Лена. Я конвульсивно вздрогнул – казалось, меня уже ожгли ремнём.
– Цыц, ворона! – Миха, недолюбливавший Лену, припечатал ей в лоб щелчок.
– И ещё дерёшься? Всё, всё, всё дедушке расскажу!
– Только попробуй! – Миха замахнулся на неё кулаком, но она шустро выскочила в соседнюю комнату и захлопнула за собой дверь, успев напоследок показать язык.
– Что же делать? Что же делать? – лепетал я и воображал разные наказания, возмездия, кары. Ожидал от всегда рассудительного, деловитого Михи какого-нибудь спасительного решения.
Широкое смуглое проветренное лицо Михи оставалось спокойным, и мне грезилось – он вот-вот скажет то, что нас должно выручить, спасти. И Миха сказал – но совсем не то, что я ожидал:
– Выпорет нас дед.
У меня, признаюсь, похолодело внутри от этих просто и буднично произнесённых слов. Расплаты за содеянное я не желал, и мой воспалённый мозг искал, выискивал путь к спасению. Но не находил. Вбежала Настя и крикнула, словно окатила нас ледяной водой:
– Идут! Купили петуха! – И, радостная, скрылась за дверью.
У меня мгновенно пересохло в горле. Я хотел что-то сказать Михе, но лишь просипел. Мои руки дрожали. Я в отчаянии дёргал стрелку, кукушку, цепочку, зачем-то дул в механизм. Миха стоял красный и потный.
– Да не тряси ты их! Давай закрутим винтики и повесим на место. Что ещё остаётся?
Из-за двери выглянула Лена.
– Попробуй, Ленка, сказать! – кулаком погрозил Миха.
– Скажу, скажу!
Я подбежал к сестре, вцепился в руку и, чуть не плача, стал просить:
– Пожалуйста, Ленча, не говори! Тебе что, будет приятно, если меня высекут?
Сестра с брезгливой жалостью взглянула на меня. Я смотрел на неё с надеждой, не выпускал её руку, но в душе презирал себя. Однако чувство страха было сильным и властным.
– Эх, ты, Лебединое озеро! – сморщилась сестра. – И как ты в армии будешь служить? А вдруг – война, и тебя возьмут в плен и будут пытать? Ты тоже захнычешь? Ладно уж, не скажу. – Враждебно взглянула на Миху и, назвав его дураком, побежала встречать дедушку и бабушку.
Мне было мучительно стыдно за моё ничтожество и трусость. «Хоть бы Люсе не рассказала». – И эта мысль неожиданно стала волновать меня больше, чем предстоящее возмездие.