– Раз у тебя температура, ты должна много пить.
Мать подходила к кровати, садилась, наклоняясь ко мне, и скорее щупала, чем целовала мой лоб и виски. Она проделывала это уголками губ и щекой, внимательно – несколько раз касалась одной части лица, потом другой, крепко держа в ладонях мой подбородок. Эти легкие прикосновения, быстрые и точные, наполняли меня счастьем и нежностью.
– У тебя высокая температура. Давай посмотрим, открой рот.
В этот момент всегда совершался один и тот же обряд. Умело обращаясь с лампой, она использовала одну из ложечек, лежащих на блюдце, чтобы придавливать мой язык вниз, осматривая горло.
– Настоящая ангина с белым налетом. Теперь она будет у тебя восемь дней.
Она старалась объяснить мне, что я заболела, потому что была неаккуратной, непослушной, неосторожной и т. д. Но это не мешало мне быть самой счастливой девочкой на свете. Я знала, что восемь дней она усердно будет за мной ухаживать. С больным горлом, с ломотой во всем теле, меня укладывали в кровать, где было постелено свежее белье, такое свежее, что, когда я съеживалась на нем, его касание вызывало во мне дрожь. Я была мягкой и хрупкой, как переспелый фрукт.
Она не только ухаживала за мной, но и сидела возле меня, молчаливая, занимаясь чтением или вязанием. С нею дни протекали быстро, и, как только наступала темнота, вся комната начинала качаться от пламени, придающего вербене нежный, прелестный запах. Несоразмерно большие тени от мебели и предметов образовывали заколдованную и теплую пещеру, откуда поднимался голос матери, который баюкал и укачивал меня. Голос был мягкий, глубокий, чуточку низкий: «Однажды утром мать человечка сказала ему: „В твои пятнадцать лет ты ростом с нашу колоду для теста. В городе ты можешь стать хорошим подмастерьем, но чтобы пахать землю, ты слишком мал, дружочек, ты слишком мал, м-да!“». Следовала история про малыша Грегуара, маленького шуана, вплоть до его смерти, когда в него со всех сторон полетели пули. «Но одна пуля попадает ему меж глаз, через отверстие выходит его душа – Грегуар на небе». Жестокость этого финала и следующая строфа, в которой Иисус приоткрывает свою «розовую мантию», чтобы защитить мальчика и спрятать его, волновали меня. Она пела, обращая особое внимание на поэтические и драматические строки. Были еще и «Платочки Шоле» и много других печальных и милых песенок, которые остались в моей памяти и никогда из нее не исчезнут. Они всегда будут иметь большое значение для меня, ибо наполнены благоухающими запахами и любовью.
Ее руки были прохладными, мягкими, очень искусными и словно созданными для того, чтобы ухаживать. Никто другой не умел лучше нее делать уколы и менять повязки. Руки, как птицы, как кошки. Руки, которые всюду поспевали, были проворными, умелыми. Она хорошенько укутывала меня, еще раз трогала лоб.