Для меня сюжет с коммунистами был не слишком понятен, и я не старалась внести в него ясность. Меня всегда учили, что мы должны любить друг друга, делиться с бедными и т. п. А когда требования бедных вдруг стали иными, чем на улице, то им не следовало давать ничего. Почему? Это было загадкой.
Мы собирались сесть за ужин, когда один из наших дядей внезапно нагрянул в «Саламандру», в наш двор на склоне. Хлопнули ворота, после чего он ворвался в дом, направляясь бегом в комнату бабушки, где, задыхаясь, заявил: «Красные готовят вторжение на дачи вдоль пляжа! Предупредите соседей!»
Красные? Красная гвоздика, красный галстук. Красные были коммунистами, опять они! Меня вновь оденут в праздничный наряд и подтолкнут к ним, в то время как они будут петь ту мощную, страшную песню! Нет, я не смогу этого сделать.
Вместо этого, как и в Швейцарии, беспорядок, суматоха, боевая обстановка, дом вверх тормашками. Мать взяла на себя командование, организовала защитные линии – железные решетки на окнах и дверях, все засовы задвинуты, все замки заперты. Для большей безопасности, после того как слуги, нагруженные корзинами с провизией, заперлись вместе с нами, она заставила придвинуть массивную мебель к самым легкодоступным входам.
Я была более чем напугана, я была в ужасе. Меня била лихорадка. Чтобы я не мешала этим хождениям туда-сюда и перестановкам, меня отправили спать. Лежа, я рисовала в своем воображении коммунистов, отрезающих мне руки, вынимающих мои внутренности.
Время шло. Я лежала, свернувшись клубком в кровати, стараясь угадать приближение коммунистов в наступившей уже ночи. Я поняла, что семья спокойно села играть в бридж, а бабушка даже сказала Лоле в коридоре: «Подай нам шампанское, может, оно будет последним, так что воспользуемся случаем и откроем его для всех на кухне, дети мои!». Это еще больше усилило мою дрожь. Я думала о том, что они гораздо отважнее меня. Нани быстро прошла к моей комнате, оставив для меня у двери большой ночной горшок, а это значило, что я ни под каким предлогом не должна сдвинуться с места.
Огромный майский жук, видно, тоже напуганный до смерти, не будучи в состоянии вылететь наружу, кружился, шумя, как вентилятор, вокруг горящей люстры. Иногда он ударялся о потолок, да так сильно, что оказывался сброшенным вниз, где на секунду замирал, быстро шевеля всеми своими тонкими ножками. Потом, с тем чтобы вновь найти свет в центре комнаты, он совершал низкий полет и иногда садился, переставая жужжать, и неуклюже двигался вперед, как броневик. Над моей головой, на расстоянии около полуметра, в стене было глубокое круглое отверстие, назначение которого было мне неизвестно. Внезапно я подумала, что не вынесу, если жук проникнет туда. Он же, в какой-то момент, все-таки сделал это. Я оцепенела от страха, пригвожденная к кровати, не в состоянии пошевелиться. Жук с трудом прицепился к краю отверстия. Он может упасть на меня, поцарапать мне лицо, может даже выколоть глаза. Я начала кричать. Мой молодой дядя пришел первым. Я вспоминаю, что он взял меня на руки и не давал матери ударить меня. Своими криками я страшно всех напугала.