С тех пор, как мать переехала во Францию, она очень постарела. Тело и лицо сильно обмякли. Она запиралась в своей комнате. Выходила только для того, чтобы сделать самое необходимое, шаркая ногами, печальная, усталая, закрытая, с каким-то пламенем гнева в зеленых глазах. Можно было подумать, что она все оставляла позади, от всего отрекалась, выпускала из рук, понимая, что ее надули, что все это время смеялись над ней. Я уверена, что она отчетливо увидела этих бестолковых священников, которые не способны любить по-настоящему, эту эгоистичную, корыстную и претенциозную Францию, свой любимый Алжир, не делающий различия между ней и остальными, искателями легкой наживы. Обманутая. Дьявольски одураченная. Я уверена, что втайне она знала все это, и в ее совершенно опустошенном, сведенном к нулю мире для нее оставалась только я с моими ставшими очевидными свежими силами, за которые она неумело пробовала зацепиться.
Но при всем сострадании, которое она теперь вызывала во мне, я все еще чувствовала отвращение к ее животу, я сторонилась ее. Это отвращение тяготило меня, надо было постараться пересилить его – не для того, чтобы сблизиться с матерью, наоборот, чтобы освободиться от нее, от того, что она для меня значила. Это отвращение все еще тесно связывало нас, и я не знала, как от него отделаться.
В глухой переулок я ходила всего раз в неделю, а очень скоро сеансы стали еще реже.
Я стала сильным и ответственным человеком, солидной женщиной, на которую можно было положиться. В возрасте, когда некоторые думают, что их жизнь кончается, у меня появился шанс только начать свою жизнь. Я была полна энтузиазма и пыла, меня влекло все. Я открывала в себе жизненную силу и трудоспособность, о которых и не подозревала. Мне нравился мир книг. После того как я открыла слова, я перестала писать для себя. Мне нужна была передышка, я уже не могла писать, как раньше. Так что я занялась книгами других, и они заинтересовали меня так же, как мои собственные. Я открыла для себя бумагу, картон, типографскую краску, а затем верстку и типографское дело.
Как красивы печатные знаки! Сосредоточенный, вдохновенный, молчаливый мир. Двадцать шесть прописных, двадцать шесть строчных букв, десять цифр и знаки препинания. Маленькая, абсолютно гармоничная галактика. Слова, эти наполненные жизнью вместилища, они – само содержание, когда поданы в оправе из букв. У каждого шрифта – свой собственный стиль, который передается слову и смыслу, который вложен в слово. Каждый народ изобретает свой шрифт, похожий на себя. У немцев сложная и полная сил азбука, составленная для мощных текстов, точных анализов, опасных форм безумия. У англичан буквы точные и немного безрассудные, созданные для хорошо просчитанной свободы. У американцев новые технологичные шрифты, созданные и продуманные роботами. У романских народов очаровательные шрифты, созданные для изящества, любви и слез. Жить внутри них было волшебством. Да, поистине все стало значимым, все стало интересным.