Дом был низкий и солидный, построенный первым прадедом из Бордо, который хотел, чтобы он был похож на строения его родины: простой, практичный, прочный и просторный. Вначале эта была укрепленная ферма, огороженная забором высотой в пять-шесть метров. Когда я в первый раз увидела ее, оставалась только часть этой высокой, огораживающей двор стены, пронзенная огромным порталом из толстых балок. Внутри дома комнаты были просторными и сообщались между собой. Большой зал, протянувшийся вдоль всего фасада, был благоустроен для взрослых, которые любят портвейн, сигары и классическую музыку. Через стекла окон, за двумя романтического вида кустами перца, с которых ниспадали кружевные листья и гроздья красных шариков, можно было видеть бескрайний прекрасный виноградник.
Спокойное и заботливое обслуживание обеспечивали слуги-арабы. Для сервировки праздничных обедов они надевали вышитые жилеты, широкие полотняные штаны, шарфы кричащих тонов и золотые цехины на татуированном лбу. Их голые ноги передвигались бесшумно по черным и белым плиткам дорожек. Их руки, красные от порошка из листьев лавсонии, почтительно несли семейное серебро.
На треугольным фронтоне дома между небом и землей была вписана дата постройки – 1837.
Ферме принадлежали обширные сады. Во-первых, сад для прогулок: партеры, аллеи розмарина с короткими ветками, растительные арки – одна в форме беседки, покрытой большими звездообразными цветами жасмина. Вечерами, когда оставался без дела, его срывал садовник Юсеф. Он закладывал несколько связанных веточек жасмина за левое ухо, торчащее из-под шелкового тюрбана, и, где бы ни проходил, оставлял за собой ароматный след. Он был жадный и никому не давал таких цветов, лишь мне изредка. Этот сад почему-то наводил на меня скуку. Я считала его красивым, но правила поведения в нем не устраивали меня. Я предпочитала сад, где цветы и растения можно было рвать, а также огород.
Рано утром мать брала корзины с плоским дном, садовые ножницы, и мы отправлялись.
Мне безумно нравилось первая половина этих дней, которую мы проводили в еще весьма прохладной утренней зелени. Я открывала для себя новые цветы и новые листья, которые нам приготовила ночь. Иногда мы подолгу ждали, чтобы расцвела какая-нибудь роза или какая-нибудь далия. Мы садились около цветочного бутона, чтобы проследить за его раскрытием. Вначале маленький, он понемногу набухал, открывался сверху так, что становились видны бесцветные лепестки, еще сморщенные и прилипшие друг к дружке. Затем в один прекрасный момент бутон начинал распускаться, растягиваться во все стороны, как лифчик испанской прачки, которой никак не удавалось спрятать свои пышные груди.