И они опять стали готовиться: закрыли окна, отжали полотенца, задвинули шторы, зажгли свечи и встали за спиной капитана, который опять принялся раскуривать трубку. Фантасмагория началась – снова над столом в клубах дыма возникло призрачное видение, снова первым его рассматривал капитан, который теперь приседал по-разному. Потом он передал трубу миссис Трелони и попросил её присматриваться к деталям.
Миссис Трелони так и сделала, только она не приседала, видимо сочтя, что даме такое производить неприлично. Зато дядя Джордж приседал долго и старательно, склоняясь при этом вправо и влево. Томас тоже приседал и даже вставал на цыпочки, делая маленькие шажки. При этом все рассказывали об увиденном, которое было странно противоречиво.
Все согласились, что две горы, – левая пониже, а правая повыше, – очень похожи на изображение гор на гобелене. А вот дальше начинались разногласия.
Миссис Трелони и капитан, с высоты своего роста, видели всё так, как было изображено на гобелене – горы, водопад, трава, камни, речка, деревья. Но когда капитан присаживался ниже, то он, как и Томас, уже не видел водопада и травы, а видел у подножия гор деревья, и всё было, как в тумане. А вот когда капитан приседал ещё ниже, то тут уж пейзаж совершенно менялся, потому что в небе, в самом деле, парила птица, и только горы оставались без изменений. Причём дядя Джордж настаивал, что у подножия гор лежит волнистый песок или даже плещут морские волны.
И мужчины опять громко заспорили, отстаивая свою правоту, потом посмотрели на миссис Трелони и смолкли. Тут дворецкий доложил, что кушать подано. Миссис Трелони пригласила гостей отобедать, и все двинулись в столовую.
В столовой миссис Трелони сообщила, что Сильвия ещё не вернулась домой, и у капитана сразу отпустило стиснутую болью грудь. Он незаметно выдохнул, морщинки на его переносице разгладились.
Обед прошёл в оживлённой беседе.
****
Когда поздно вечером Сильвия в сопровождении лорда Грея, вернулась домой, она была полна мыслями об увиденном за день.
Ипподром, который окружало море карет, пешеходов, матросов, и кипящие народом павильоны, поразил её, смутил, и вечером все впечатления этого дня смешались в её голове в один вибрирующий, изумительный по своей яркости калейдоскоп.
У неё в ушах всё ещё гремели стальные стремена, скрипели кожей седла, в воображении гнулись лошадиные шеи, сияли разноцветные попоны, развевались хвосты, косили умные глаза, и чья-то нервная поджарая кобыла, как на пружинах, переступала на своих эластичных бабках, а крупный, восхитительно правильной формы жеребец лорда Грея с чудесным задом и стройными ногами дышал ей в ладонь. И всё это мелькало, звенело и кружило голову.